День Шакала

Тишину подвала нарушало лишь тяжелое, но ровное дыхание пятерых мужчин, сидящих за столом, и хрипы шестого, привязанного к массивному дубовому креслу, стоящему перед ними. Темнота не позволяла судить ни о размерах подвала, ни о цвете его стен. Единственное пятно света вырывало из тьмы кресло и заключенного. Свет падал от обычной настольной лампы, какой пользуются при чтении, но здесь она была куда большей мощности и яркости, добавляя немало тепла к удушающей жаре подвала. Лампа крепилась к левому углу стола так, что свет бил в глаза мужчины, находящегося в шести футах от нее.

Отсвет падал и на поверхность стола, выхватывая кончики пальцев, кисть руки, запястье, сигарету с поднимающимся к потолку дымком.

Столь яркий свет не позволял сидящему в кресле что-либо увидеть. Поэтому он не знал, сколько человек и кто именно его допрашивает. Он мог разглядеть их, лишь отойдя в сторону.

Но подняться с кресла он не мог. Широкие ремни с толстыми подкладками держали крепко. Ноги были привязаны к передним ножкам кресла, руки — к подлокотникам. Еще один ремень охватывал талию, второй — массивную волосатую грудь. Подкладки ремней пропитались потом. От каждой из четырех ножек кресла уходил в пол L-образный стальной кронштейн.

Стол, за которым сидели мужчины, отличался от обычного узкой щелью, окантованной медью. С одной стороны на окантовке была выгравирована шкала с цифрами. Из щели выступал медный стержень с бакелитовой рукоятью на конце. Стержень мог перемещаться по щели. Тут же был и выключатель. Рука одного из мужчин лежала рядом со стержнем. Черные волосы на ней стояли дыбом.

Два провода отходили вниз, один — от выключателя, другой — от регулятора тока, к маленькому трансформатору на полу. От него толстый, в черной изоляции кабель тянулся к большой розетке в стене.

В дальнем конце подвала, позади ведущих допрос, за деревянным столом, спиной к ним, сидел еще один мужчина. На стоящем перед ним магнитофоне над словом «включен» горел зеленый огонек, но кассеты с пленкой не вращались.

Казалось, что тишину подвала можно пощупать. Рубашки мужчин прилипли к разгоряченным телам. Воняло потом, металлом, мочой, блевотиной. Но всю эту вонь забивал еще один, более сильный, безошибочно узнаваемый запах страха и боли.

Наконец мужчина в центре заговорил:

— Мой дорогой Виктор. Вы все равно расскажете нам обо всем. Возможно, не сейчас, но расскажете. Вы — храбрый человек. Мы это знаем. Мы отдаем должное вашему мужеству. Но даже вам не выдержать. Почему не начать прямо сейчас? Вы думаете, полковник Родин не позволил бы вам открыть рот, окажись он в этом подвале? Наоборот, он приказал бы вам говорить. Он в курсе современных методов допроса. Он рассказал бы все сам, чтобы не причинять вам новых страданий. Вам хорошо известно, что в конце концов язык развязывается у всех. Не так ли, Виктор? Вам приходилось видеть, как они начинали говорить? Никто не может молчать, молчать и молчать. Расскажите нам все, и вас уложат в постель. Вы будете спать, сколько захотите. Никто не посмеет потревожить вас…

Мужчина в кресле поднял разбитое лицо, блестящее от пота. Глаза оставались закрытыми то ли из-за огромных синяков, то ли из-за яркого света. Лицо смотрело в сторону стола и темноты за ним, рот раскрылся, но вместо слов с губ сорвалась маленькая струйка блевотины и стекла в лужу, образовавшуюся у него между ног. И одновременно всклокоченные волосы качнулись из стороны в сторону.

Ведущий допрос продолжил:

— Виктор, дорогой. Ваша стойкость просто удивительна. Мы это признаем. Вы уже побили все рекорды. Но даже вам не удастся выстоять. Нам спешить некуда, Виктор. Если потребуется, мы будем держать вас здесь в течение дней, недель. Не будет ни сна, ни забытья. Теперь это возможно. Есть специальные лекарства. Допросы третьей степени канули в Лету, может, это и к лучшему. Так почему вы молчите? Мы понимаем, что такое боль. Но эти маленькие «крокодильчики»,[20] они не понимают. Они ничего не понимают, Виктор… Скажите нам, что они делают в этом отеле в Риме? Чего они ждут?

Упавшая на грудь громадная голова медленно качнулась справа налево, словно заплывшие глаза поочередно рассматривали маленькие медные «крокодильчики», вцепившиеся в соски, и еще один, побольше, на головке полового члена.

Руки говорившего, освещенные лампой, лежали перед ним, тонкие, белые, спокойные. Он подождал еще несколько секунд. Затем одна рука отделилась от другой, большой палец спрятался в ладонь, а четыре остальных, широко растопыренных подушечками коснулись стола.

Мужчина, сидевший с края, у электрического выключателя, перевел стержень от цифры два к цифре четыре и указательным и большим пальцами взялся за выключатель.

Растопыренные пальцы собрались в кулак, большой поднялся вверх, а затем, совершив полуоборот, указал в стол, давая команду: «Пошел!» Мужчина с края замкнул электрическую цепь.