День шестой

– И все-таки большая любовь слишком опасное словосочетание – оно обязывает, и оно прекрасно только со стороны, с не пострадавшей стороны.

– Иногда хочется быть.

– А, может быть, иметь: ты подумай! Ведь не зря же эти мысли возникли у тебя во время болезни, когда ты, скучая, перечитывала Льва Толстого! Иметь в своей жизни, в своих воспоминаниях нечто, о чем можно было бы заявить, оправдаться перед другими! Ты тоже, как и все мы, жертва устоявшегося технократического стереотипа: “Чтобы не было мучительно больно…” – а между тем, по-моему, куда приятней сидеть здесь вот так с тобой, смотреть на набухающие почки, ждать начала спектакля, гладить твои пальцы и говорить о чем угодно, зная, что ты меня поймешь.

Руслан представлял, что даже слово “поймешь” было слишком смелым, слишком… но нельзя было отбирать все. Да и зачем, когда все равно? Рита не способна была понять оставшуюся пустоту, которую могут наполнить её прекрасные пальцы, податливые, теплые, доверчиво приютившиеся в его ладони. Доверчиво приютившиеся… Ему было достаточно этого, ему этого было даже больше, чем достаточно. Уметь видеть все, уметь видеть в малом великое, большее затаившееся в меньшем, вечность в мгновении, счастье в маленьком, мягком пальце до-вер-чиво приют-ившимся… Нет, он не вправе требовать от Риты, чтобы она поняла его на абстрактном уровне, для неё большая любовь обязательно должна закончиться под колесами поезда, но ни как не в сальных объятьях “плодовитой самки”! В конце должен быть фейерверк. Ну, или в начале. Тадах! И часть мира разнесло к чертовой матери! Вот это большая любовь! И чтобы цветы в корзинах, яхты, вертолеты, спортивные болиды… Чтобы было красиво, чтобы все ахнули, как это красиво, и чтобы во всей этой красоте ни секунды нельзя было остановить свой взор на каких-то нежных, маленьких пальцах, в которых бесконечность…

Но Рита понимала его сердцем, интуитивно чувствовала мудрость жизни, которую Руслан изливал каждое утро, когда она возвращалась из своих ночных путешествий. И ей становилось хорошо, и спокойно, и радостно…

И так они нежили друг друга, не говоря о вечности и верности, но каждый день пребывая в них. Им доставляло удовольствие искать ответы на свои страхи и неопределенности в глазах, а не словах, в обманчивом и эфемерном; в улыбке, а не в понятии или определении материализовавшем ответственность, долг и нравственные обязательства. Это их связывало сильнее слова, потому что высказанное словом чувство становилось роговым придатком традиции, выводящим вполне определенные следствия, а взгляд… что спросишь с взгляда? Ты либо обманулся, либо… взгляд открыл перед тобой то, о чем и мечтать нельзя. Нельзя мечтать потому, что все равно нельзя спросить и убедиться, нельзя расставить точки над i и в полной уверенности да спокойствии разместиться на мягком диване. Нельзя, потому что они так договорились, потому что это устраивало их, потому что они и познакомились для вот таких необязательных отношений…

Необязательные отношения… Они обманывали друг друга: в этой жизни их отношения стали самыми обязательными и необходимыми, из всех, которые были завязаны. Они сами скоро со страхом начинали понимать это, и сами, того не замечая, начинали требовать друг от друга верности. Руслан замечал, что Рите становилось тяжело слушать о Насте, видеть её на его волосах, на его губах, а он, в свою очередь, больше ничего не мог слушать о её прежних отношениях с мужчинами, и лицо его, как раньше, не приобретало озорной улыбки, а наоборот – мрачнело, напрягалось и готово было разразиться проклятиями.

Им становилось страшно потерять друг друга, но, в то же время, никто не готов был признать это вслух, как будто они могли разрушить сам остов, на котором держались, перескочить в другое измерение, где все так понятно и предугадано: раз, и их сказка рассыпалась, раз, и сброшены все маски, а под ними… Как боялся Руслан, что под маской окажется банальная, бесцветная любовная история, очередная история, от которых он устал… Один только звук, как констатация очевидного, один звук – и вот он, уже окаменевший в воздухе, подает им на головы, кроит им черепа, делает калек, которые женятся, ненавидят друг друга, вместе растят детей…

Но и жить в страхе они больше не могли, и однажды, когда тишина как нельзя долго проникла в их беседу, та самая тишина, которая ото дня в день все дольше наполняла их часы, проведенные вместе, которая кричала об одном и том же и оба понимали её, тишина как пауза, как дыра во времени, которая должна была быть заполнена вполне определенными звуками, эта мучительная тишина вдруг была прервана, разверзнута громовым разрядом, столь долгожданным, что тут же была орошена дождем Ритиных слез:

– Я не могу больше жить без тебя! Давай пообещаем друг другу еще кое что: мы никогда не расстанемся, что бы не произошло!