День триффидов

— Не знаю я почему! — снова ответил он. — И ничем тридцать два не лучше! Всем известно, что двадцать четыре часа — это сутки, а семь суток — неделя…

Его прервали опять. Он возразил:

— Нет, не глупо! Семь не глупей восьми. (Пауза.) А зачем ее делить на четвертушки? Ну зачем? В неделе семь дней — и все! А четыре недели — это месяц, только в нем тридцать дней или тридцать один… Нет, тридцать два никогда не бывает! Дались тебе эти тридцать два!.. Да, я понял, просто нам такой недели не надо… И вообще Земля делает оборот вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней. Все равно ты их не разделишь на твои половинки и четвертушки.

Мое любопытство было настолько возбуждено этим односторонним разговором, что я осторожно выглянул из окна. Мэтью сидел под самым окном на перевернутом ведре, привалившись к нагретой солнцем кирпичной стенке, и я увидел сверху его светловолосую макушку. Смотрел он, по-видимому, на кусты, что росли по ту сторону газона. Но в этих кустах, да и вообще нигде вокруг никого не было. Однако Мэтью продолжал:

— В году двенадцать месяцев. — его снова прервали, и он чуть-чуть склонил голову набок, словно прислушивался. Прислушался и я, однако не услышал ни словечка, даже шепотом.

— Совсем не глупо! — возразил он. — Одинаковые месяцы в год не втиснешь, хоть ты их…

Он снова оборвал фразу, но на этот раз прервавший его голос был слышен весьма отчетливо. Это крикнул Колин, соседский мальчишка, в саду за стеной. Мэтью мгновенно преобразился — серьезность слетела с него, он вскочил, взревел и помчался по газону к дырке в нашем заборе.

Я же принялся за косилку, и все это не шло у меня из головы, но шум, поднятый мальчишками в соседнем саду, немного успокоил меня.

Я постарался не думать об этом, но позже, когда дети легли, мне снова стало не по себе.

Беспокоил меня не этот разговор — дети, в конце концов, часто говорят сами с собой; я удивился тому, на какую тему говорили, и не понимал, почему Мэтью так упорно и явно верил в присутствие невидимого собеседника. Наконец я спросил:

— Мэри, ты ничего не замечала странного… или… нет, как бы это получше выразиться?… необычного, что ли… у Мэтью?

Мэри опустила вязанье.

— А, и ты заметил! — Она взглянула на меня. — Да, «странное» — не то слово. Он слушал невидимку? Или говорил сам с собой?

— И то и другое. Это с ним давно?

Она подумала.

— В первый раз я это заметила… ну, дней двадцать назад…

Я не очень удивился, что так долго ничего не замечал: на неделе я мало вижу детей.

— Беспокоиться не стоит, — говорила Мэри. — Детская блажь… Помнишь, он был машиной, углы огибал, тормозил. Слава Богу, это скоро кончилось. Надо думать, и тут недолго протянется…

В голосе ее было больше надежды, чем уверенности.

— Ты не волнуешься за него? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Ну что ты! Он в порядке. Я больше волнуюсь за нас.

— За нас?

— Может, нам грозит новый Пиф.

Мне стало не по себе.

— Ну нет! — вскинулся я. — Только не Пиф!

Мы с Мэри встретились шестнадцать лет назад и через год поженились. Встречу нашу можно приписать и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть.

Во всяком случае обычной она не была, и — насколько нам обоим помнится — нас никто никогда не знакомил.

К тому времени я несколько лет работал не за страх, а за совесть в фирме «Энсли и Толбой» что на Бедфорд-сквер, и как раз тогда меня сделали младшим компаньоном. Теперь уж я не помню, почему я решил как-то особенно, по-новому провести лето — то ли хотел отпраздновать повышение, то ли просто устал, а может, тут было и то и другое.

Теоретически я мог поехать куда угодно. В действительности же не все было мне по карману, и времени могло не хватить, и за пределы Европы тогда не очень выезжали. Но, в сущности, и в Европе много хороших мест.

Поначалу я носился с мыслью о круизе по Эгейскому морю. Залитые солнцем, острова манили меня, я тосковал по лазури вод, и пение сирен уже ласкало мой слух. К несчастью, оказалось, что все места, кроме недоступного мне первого класса, проданы до октября.

Потом я решил просто побродить по Европе, беззаботно шагая от деревни к деревне; но, поразмыслив, понял, что моих школьных знаний французского будет маловато.

Тогда, как и тысячи других людей, я стал помышлять о туристической поездке; в конце концов, вам покажут много интересных мест. Я снова подумал о Греции, но, сообразив, что добираться до нее очень долго, даже если и делать по сто миль в день, нехотя отложил это на будущее и сосредоточил внимание на более доступных мне красотах Рима.