День цветения

Пришлось удовольствоваться черт знает чем, перекованным под непосредственным моим надзором в нечто, напоминающее "драконий коготь". Шустро перекованным, между прочим, и довольно похожим на то, что нужно. Так что зря я — на кузнеца. Он кузнец хороший.

— Эй! — окликают с надвратной, — Адван! Ты, это… куда?

— В развалины, парни, — встряхиваю веревку с крюком и сеть, что переброшена, свернутая, через другое плечо, — На летуна вашего сеть поставлю.

— На нечисть? — ахает Малец.

— Да какая ж он нечисть, — фыркаю, и парни возмущенно галдят:

— А кто ж тогда? Ангел, что ль?

— Сам-настоящая нечисть и есть — по воздуху летаеть, видано ли дело…

— Коли он стрел обычных боится, летун ваш, стало быть — не нечисть, а какая-нибудь тварь.

— Что тварь, что нечисть…

— Не скажи, друг, не скажи. Арварана вот возьми — что он, нечисть тебе, что ли?

— А эт кто еще — арваран?

— Погодь-погодь, арварановка?..

— Во-во. Они ее и делают, арвараны. "Арваранское пойло", так в Каорене и называется. И мы, люди, пьем да нахваливаем. И в армии в каоренской арвараны служат. Крепкие ребята, доложу я вам. А еще оборотни — лагвасы там, гоары — тоже лямку солдатскую тянут. Так что, парни, нечисть — это нечисть, нечисти я сроду не встречал, а с тварями и спина к спине дрался, и выпивал по случаю, и, гм… — оборвал себя.

Негоже мужчине победами своими хвалиться.

Все трое стражников аж со стены свесились.

— Тю! Неужто — того? Этого, то есть?

— А то, — ухмыляюсь.

Хороша была девочка, черная кошаточка, ночная лагвасочка.

— Ну?

— Чего ну? Не запрягал, а нукаешь.

— Да не. Ну, и как, то есть?

— О! — показываю большой палец.

— И — того? Не зачаровала?

— Тьфу на вас, темень вы беспросветная! Сказано же — не умеют твари колдовать, не-у-ме-ют! Ладно, я тут лясы с вами точу, а мне дело делать надо. Жалко, в помощь никого не взять…

И так почитай половина народу на службу попрется, нельзя стены оголять.

— Так там же пост, Адван. Пост, в развалинах-то.

— Точно! Вот башка дурная. Пост мне и поможет сеточку приспособить. Ну, бывайте, парни. К ужину вернусь, может, пораньше.

По правде говоря, нет у меня никакой охоты тут болтаться, пока службу поют, эту, на, как его… День Посвящения. Не люблю шуму да толкотни. Лучше в развалинах пережду, заодно и пост тамошний вздрючу.

— Слышь, Адван, — Глазастый перегнулся через стену, — На-кося вот, возьми. Жратва здеся. Хлебец, мясцо. Перекусишь.

Я поймал сброшенный узелок:

— Благодарствую, друг.

Да и двинул к развалинам.

Альсарена Треверра

— "… и дошло до Царя в славном граде Лебестоне, что не устрашился молодой Карвелег огненной казни учителя своего, и что в селах и городах проповедует он о Едином Боге, и уже многих в веру свою обратил. И что обряды он творит над многими, и называет обряды сии — Посвящением В Истину, а веру в Единого — Истинной Верой. И приказал Царь привести к нему во дворец Карвелега, ученика Альберена Андакадара, ибо не давало ему покоя чудо Дня Цветения. И искали Карвелега повсюду стражи и воины храма, но не нашли и возвратились ни с чем к господину своему. И прогневался тогда Царь и сказал во гневе: "Сам пойду искать". Снял он одежды царские, надел одежды купеческие, взял он деньги, и коней, и слуг, и поехал на поиски Карвелега, ученика Андакадара".

"Жажду истины…" завели кальсабериты. Я и забыла, что эти плечистые парни с двуручными мечами — Сабральский хор. Не весь, конечно, хор, где-то десятая часть, но поют они профессионально. Заслушаешься, залюбуешься. Иверена их прямо-таки глазами пожирает. Опять у нее какие-то шашни с кудрявым монашком. Или она затеяла Адвану нервы потрепать?

Не судите слишком строго. Она не развлекается, она отвлекается как умеет, чтобы не думать о тяжелом. Сражается со страхом и болью. Мне знакома подобная политика — когда-то я сама ее придерживалась.

— "Искал Царь Карвелега в городах и деревнях, и в лесах искал и на побережье, и в пустыне тоже искал, и не мог найти. И случилось так, что напали на него разбойники, и убили спутников его, и отняли коней и деньги, и сняли богатые одежды, и бросили его на дороге, сочтя мертвым".

Отец Арамел наизусть читает из жития Карвелега Миротворца — звучно, с выражением. А капеллан наш стоит в самом дальнем углу, за колонной, как скромный прихожанин. И губами шевелит — повторяет за кальсаберитом знакомый до последней запятой текст. Я стараюсь подавить глухое раздражение. Большая ведь шишка в ордене, этот Арамел, что ему вступило замещать собой нашего маленького священника? Гордыня или равнодушие? Или он от чистого сердца хочет доставить нам удовольствие? Не понимаю.

— "Израненный и в лохмотьях вернулся Царь ко граду своему Лебестону, а была тогда глубокая ночь. И постучал Царь в ворота, и стражники, увидев нищего в язвах, пинками прогнали его, говоря так: "Уходи прочь, грязный бродяга", и не отперли ворот".

"Испытай меня!" — заголосил Сабральский хор. Отец Арамел, улыбаясь, оглядывал паству. Доволен — все ему в рот глядят, что еще для счастья надо. Мог бы, между прочим, замолвить за Имори словечко и допустить до службы.