День цветения

Вчера вечером господин Эрвел мне сказал: "Покажи гироту что-нибудь гиротское, парень". В смысле, чтобы я этого Адвана Каоренца к башне Ладараве отвел и все, что знаю про нее, поведал. Вроде как тот интересуется всякими рисованиями. Что до башни, так об ей у госпожи моей Альсарены надо бы испросить. А что до гирота, так то господин Эрвел, небось, решил, раз я сам наполовину гирот, то я и про башню всех лучшее расскажу. Я что? Мне приказали, я делаю.

Пораньше с утречка пришел. До завтрака еще, а то ведь потом у господ турнир начнется, а после обед, а еще после пляски, а там уж не до рисований будет. Поскребся так тихохонько, а дверка — тр-р-р! — и отворилась. Я-то думал, этот гирот-каоренец в постельке почивает, господин ведь как-никак и гость, может, я раненько пришел, и он меня взашей… Ать, гляжу — одетый, в сапогах. На окошке сидит и во двор смотрит. А как дверка затрещала, тут он уже на меня посмотрел. Я поклонился, как положено, и говорю:

— Доброго утра, — говорю, — господин Адван Каоренец! Меня господин Эрвел прислал, в смысле, ты же, господин, вроде как ахритектурой интересуешься. Ну, башней нашей, в смысле.

А он меня и спрашивает:

— Какой-такой, — спрашивает, — башней?

— Гиротской, — объясняю, — Ладаравой. В смысле, готов показать и рассказать. Четвертая четверти, — объясняю, — до завтрака.

Он аж с окошка соскочил.

— Гиротская башня? Погоди, — говорит, — откуда? Это же новая постройка, мне Эрвел рассказывал, Треверргару чуть больше двадцати!

— Ну так, — говорю, — Треверргар вроде к ней и пристроен. Туточки на мысе спокон веку башня стояла. Старая, сторожевая. К ней и пристроили.

— Так чего же мы стоим? — удивляется, — Веди, показывай!

У гирота-каоренца ноги ого-го какие длинные. Он по лестнице вперед ускакал. Я ему кричу:

— Не сюда! — кричу, — Поворачивай! Тут через верх удобнее.

Вернулся. Пошли мы через верх, через мосточек, в смысле, во двор не спускаясь. Прямо на внешнюю стену попали. Тут он спрашивает:

— Звать-то тебя как, малый?

— Летери, — отвечаю.

— Ишь ты, Летери, — хмыкает, — имя-то у тебя ингское.

— А у меня батька инг, — говорю, — у господина Амандена первый телохранитель.

— Не тот ли великан белобрысый?

— Ну так! Он и есть. Батька мой. Инг Имори.

Такой у меня батька, в толпе не потеряется. Издаля его видать. И ни с кем другим не спутаешь.

— Да, — говорит гирот-каоренец, — батька у тебя что надо.

Тут я на него как бы заново посмотрел. Понимает, в чем толк, хоть и каоренец. С таким и дело иметь приятно.

— А вона, — говорю, — и Ладарава наша. Вот здесь, — говорю, — спуститься можно, во двор. Со двора-то лучшее видать.

Спустились мы во двор.

— Вот, — говорю, — гиротская башня Ладарава, то есть "Зоркая". На высокой скале выстроена, над озером Мерлут, что значит "Красное озеро". Место скракедически выгодное. Как их… естественные укрепления, самой природой созданные.

Гирот глядел, глядел, а потом и спрашивает:

— А что там такое белое, словно бы известкой намазано? Башню внутри перестраивали?

— Да нет, — говорю, — отремонтировали недавно. Там ведь теперь госпожа моя Альсарена поселилась. У ей там комнатка жилая и раболатория.

— Значит, войти нельзя?

И такое, знаете ли, разочарование у него на лице проявилось! Я и сказал:

— Почему нельзя? Госпожа моя ласковая, душевная. Что бы ей нас не пустить? Пойдем, господин, опять на стену. Туточки в ворота не войдешь, они тама, изнутри, засовом заложены. А госпожа моя Альсарена наверху живет, по верху и нам пройти надобно.

Поднялись мы обратно. Я за цепку дернул, чтоб колокольчик у госпожи в комнате зазвонил. А с галереи не слыхать, зазвонил он или нет. Госпожа Альсарена что-то не открывала, а гирот-каоренец и спрашивает:

— Послушай, Летери, а не рано ли мы? Может, она спит еще, госпожа твоя?

Тут дверь отворилась, из двери Редда выглянула, а следом и сама госпожа, смурная да нечесанная. Шаль пуховая на сорочку ночную накинута.

— Что случилось, — спрашивает, — Летери?

И голос у ее злой такой, хриплый со сна-то. Я прямо потерялся весь. Ведь середина второй четверти для господ еще утро раннее, а госпожу мою Альсарену чем другим и не попрекнешь, а вот поспать она оченно любит, иной раз и к завтраку не выходит, все почивает. Щас, думаю, задаст она мне. И гироту-каоренцу заодно. Тут он как раз и влез с объяснениями, гирот этот каоренец.

— Покорнейше прошу простить, — говорит, — Это я во всем виноват. У нас с Летери небольшая экскурсия. Понимаете ли, я интересуюсь гиротской архитектурой и попросил показать мне Ладараву.

Госпожа глаза потерла и спрашивает:

— Вы хотите зайти в комнату? Простите, я не ждала посетителей…

— Что вы, что вы! — гирот-каоренец даже руками замахал, — Я об этом не думал совсем. Если бы вы позволили осмотреть нижние этажи, я был бы искренне вам благодарен.

Тут госпожа моя вроде бы подобрела малость.

— Бога ради, — говорит, — сколько угодно. Пожалуйста, спускайтесь, вот лестница.

— Благодарю, — отвечает гирот-каоренец и меня за плечо берет, — Пойдем, малый.

И пошли мы по ступенечкам вниз, а госпожа нас окликает:

— Погодите, куда же вы без света! Я вам светильник дам.