День твоего рождения

За столом сидел Михаил Михайлович, директор - Махал Махалыч, как звали его для удобства ребята. Или Топтыгин в квадрате: мол, два Михаила в одном имени. Кроме Махал Махалыча, в кабинете был еще один человек. Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину, и покачивался как пресс-папье - с носков на пятки, с пяток на носки. Дядька был высокий, седой и очень добродушный.

- Ну, ну, - сказал он, покачавшись, и протянул Толику руку. - Интересно познакомиться.

Седой стоял посреди кабинета с протянутой рукой, и Толику пришлось подойти к нему.

- Так вот, - сказал седой, - я и есть тот самый «товарищи, партийный комитет», которому ты писал.

Толик почувствовал, как у него холодеют пальцы, как отливает от головы кровь и там становится пусто и прохладно, будто в голове не мозги, а прогуливается ветерок.

- Рассказывай! - бодро велел седой. - Рассказывай все по порядку, я тебя внимательно слушаю. - И, наверное, заметив, что у Толика остановились и расширились зрачки, добавил мягко: - Да ты не бойся! Говори как на духу - и все будет хорошо, не зря же ты на нас надеялся!

«Вот она, расплата!» - лихорадочно думал Толик. Да, он знал, что его могут разыскать. Но ведь он не предполагал, что все сложится так. У него и мысли не было, что из партийного комитета могут прийти прямо сюда, в школу.

Толик мучился, Толик презирал себя, воевал с бабкой, прятался от отца - и все это были его личные дела. И никто не мог сунуть в них свой нос. Это были страшные тайны Толика. А теперь их узнает вся школа! Будто он играл в домино, а потом показал все свои костяшки - смотрите!

Все! Конец!..

Толик неожиданно успокоился.

Сейчас он смотрел на себя как бы со стороны. Будто не пятиклассник Бобров сидел тут, в директорском кабинете, провалившись по уши в черное мягкое кресло, и будто не с ним говорил седой. Он чувствовал себя как бы зрителем, как бы посторонним.

- Так я слушаю тебя, - сказал седой. - Почему ты решил, что именно партком тебе поможет? А не сами твои родители?

«Он совсем не строгий», - машинально отметил Толик.

- Я жду! - повторил седой. - Говори уж, раз писал…

Толик молчал.

- Ты сам сочинял эти письма? - спросил опять высокий человек, доставая из кармана два знакомых конверта…

Толик молчал. Что ему оставалось делать? Признаться, что одно он написал, почти ничего не соображая, в тумане, потому что его избили. А про второе вообще ничего не объяснишь. Даже если сказать, они не поймут, скажут, врет, изворачивается, вон чего нагородил. Нет, лучше молчать.

- Ну что с тобой будешь делать! - вздохнул седой. - Твердый ты, видно, парень, с характером, слова от тебя не добьешься. Значит, писал, все обдумав, все всерьез.

- Видно, всерьез тебя обидел отец, - тихо сказал Махал Махалыч. - Видно, крепко он виноват!

Кровь мгновенно прихлынула к сердцу, к голове, к рукам, и Толик почувствовал, как покраснел от пяток до макушки.

«Значит, они решили, что виноват отец. Значит, отцу будет плохо», - подумал он и вдруг, сам того не ожидая, крикнул:

- Нет!

Один раз он уже стал предателем отца. Больше не будет. Ни за что не будет.

- Ну, ну! - сказал седой. - Так ты считаешь, что отец не виноват?

- Нет! - снова ответил Толик.

- Но почему ты писал жалобы? - удивился он. - Да еще одну из них в горком. Откуда ты вообще знаешь, что можно жаловаться в партком, в горком?

- Такая настойчивость, - сказал из-за стола Махал Махалыч, обращаясь к седому, - такая последовательность на дело рук ребенка не похожи. Тут действовал прямо-таки профессиональный склочник.

Директор встал, вышел на середину комнаты и остановился рядом с седым.

- Н-ну, почему же? - протянула Изольда Павловна, блестя пенсне. Все время она стояла сбоку и молчала, будто чего-то ждала. - Причиной этих писем, - сказала она, - может служить целый комплекс - нездоровая обстановка в семье, дурное влияние улицы. - Говорила седому и совсем не замечала директора. - Знаете, я давно замечала за мальчиком слишком уж какую-то… м-м… потаенность, что ли… А это плохой признак. Не зря поговорка говорит: в тихом омуте черти водятся!

Словно отчего-то обидевшись на Изольду Павловну, Махал Махалыч вдруг быстро отошел к окну, громко забарабанил о подоконник костяшками пальцев, а Толик подумал, что он уже где-то слышал эти слова недавно. Кто-то говорил ему их.

Вспомнил! Это было, когда в школу пришел отец. Толик выпрыгнул из форточки и побежал без шубы домой. На пригорке стояла Женька, и она оказала ему вслед: «В тихом омуте черти водятся». Толик не обратил на это внимания, не до того было, а сейчас вспомнил. Так вот, оказывается, что! Женька повторяла материны слова. Не зря, значит, все ее слушают в классе. Не зря боятся. Раньше Толик не знал этого - только предполагал. Теперь знает. А седой сказал горячо:

- Но ведь его отец прекрасный работник, хороший коммунист.

- Ну, знаете ли! - рассмеялась Изольда Павловна. Махал Махалыч отвернулся от окна.

- Может быть, мы отпустим ребенка? - спросил он нервно.