День творения

Дружеская симпатия к ней сменяется у Верещагина неприязненным чувством, он уже не любит муху; может быть, отчасти из зависти к ее свободе, даже замахивается – и не убивает, конечно, но все-таки сгоняет, – теперь стекло совершенно свободно от чьего-либо присутствия и сквозь него можно беспрепятственно смотреть, – Верещагин смотрит и видит: тот самый, только что оставленный парень мчится вдогонку за троллейбусом. Он скачет по асфальту, делает Верещагину знаки – то правой, то левой рукой, и не отстает. Троллейбус набирает скорость, парень тоже набирает. Он бежит даже чуть быстрее троллейбуса, он даже приближается, у него даже хватает сил что-то кричать Верещагину – какой здоровый парень! – но что он кричит? Верещагин показывает пальцами на свои уши, отрицательно мотает головой в том смысле, что не слышит, и тогда парень еще прибавляет ходу, – удивительно, сколько у него резервов! «Ну и резервов у тебя!» – говорит Верещагин вслух.

Никто не слышит. Троллейбус пустой.

А водитель, будто заметил, что за ним гонятся, будто испугался – жмет на газ изо всех сил, троллейбус внезапно ускоряет ход так, будто срывается с места, но и парень, недаром Верещагин хвалил его резервы, тоже как бы с места срывается, он, видать, могучей породы, только теперь не кричит, не машет руками, голову наклонил, чтоб лучше рассекать воздух, и – не отстает, не отстает, даже приближается.

Наконец троллейбус сдается, подошел его предел – остановка, Верещагин выскакивает из раскрывшихся дверей, парень уже здесь – тут как тут. «В чем дело? – спрашивает Верещагин. – Ты чего, сумасшедший?»

«Девушка у меня, – говорит парень. – Хочу посоветоваться», – и на время замолкает: другой пал бы к ногам Верещагина и издох, а парню – здоровущий какой! – только секунд десять надо, чтоб отдышаться. «Я с девушкой встречаюсь, – говорит он через десять секунд совсем ровным голосом. – Она мне по ночам снится, раньше я думал, что это просто придурь, а после разговора с вами засомневался. Как вы считаете, если девушка по ночам снится – это значит, подходят гены и на ней надо жениться, да?»

«Мало ли что кому снится, – уклончиво отвечает Верещагин. – Мне, например, по ночам спрут-шахматист снится. Что ж, мне его в загс вести?»

«Да я не в том смысле – снится! – восклицает парень. – Мне тоже много разной дребедени снится. Но я по этой девушке вообще сохну! Только раньше я думал, что это физиология, а теперь – как мне думать теперь?»

«Нет, парень, – отвечает Верещагин. – Ты меня от этого дела уволь. Такие вещи ты сам должен решать. Сам в себе разберись».

«Точно! – соглашается парень. – Я так и подумал: нужно самому в этом деле разобраться. Тут душой надо почувствовать, а не советчиков искать, правильно?»

«Вот видишь, какой ты умный, – хвалит Верещагин. – А зачем тогда бежал за моим троллейбусом?»

«С вами поговорить – много почерпнешь», – ответил парень.

179

Верещагин вскакивает в другой троллейбус, – такой же, не лучше и не хуже, все пустые троллейбусы одинаковы, и муха на стекле, – конечно, не та же, но тоже муха, Верещагин всматривается в нее, – зачем она здесь, куда едет? – ну да, думает он, просто лето, мухи везде, их сезон, им велено жить, а это не так-то просто, жизнь все время норовит иссякнуть, и вот они путешествуют в поисках всего, что продлевает ее и поддерживает, – продуктовых ларьков, вонючих свалок, открытых окон, тухлой рыбьей головы, пролитого на асфальт молока, перепачканных вареньем щек, раздавленных автомобилями кошек, потных лбов, недовысохшей лужицы мочи, распоротых консервных банок, спящих под заборами забулдыг, кастрюль со снятыми крышками, сортиров, которые обработают хлоркой только завтра, слюны целующихся влюбленных, выпавших из младенческих рук «эскимо» – «не смей поднимать! фи! я тебе куплю другое!», выброшенной из окна окровавленной ваты, потерянного носового платка, прокисших щей, домовых кухонь; просвирок, не удержанных трясущимися губами беззубых богомолок; яичных желтков, лошадиных задниц, плевков, конфет, разверстых промежностей загорающих на пляже девушек, блевотины, гниющей сливы из консервированного компота; газетного листа, пропитанного маргарином; голубиного помета, использованных гигиенических пакетов, ссадин, сахара, сопливых носов, свиного сала, – у них своя, полная особых забот жизнь, узкая, как луч света сквозь игольное ушко, и Верещагину в нее не влезть, не понять, не посочувствовать, не пособить, так что бессмысленно это – смотреть на муху вопросительным взглядом, не будет никаких объяснений и невозможно никакое участие – глупо даже ждать, возле института Верещагин выскакивает из троллейбуса и бежит в цех.

180

«Там что-то случилось! – кричит Альвина. Почему-то она здесь, хотя дежурят Ия и Геннадий; впрочем, и они здесь. – Там что-то случилось! Что-то случилось!»

«Стрелка почему-то упала на нуль», – объясняет Геннадий.

«Это хорошо или плохо?» – спрашивает Ия.

«Это значит, никакого давления уже нет и мы не взорвемся», – говорит Юрасик. Почему-то и он здесь.