День учителя

От булочной Андрей Иванович свернул во дворы и взял направление к дому. Теперь со всех сторон его обступили серые дома с темными окнами. «Спят все, — подумал Андрей Иванович, — и не мучаются по поводу своего предназначения, перспектив, «золотых времен»… Живут! И что меня бесит? Не знаю. О чем таком необычном для себя я мечтал? О большой любви? О детях? Нет, никогда я об этом не задумывался. Сопли вытирать!» Нет, детей Андрей Иванович не хотел. Ему вспомнилось, как этим летом в Термополе у них порвался презерватив, и они с Иркой в панике бегали по городу в поиске сильного препарата, который «точно убьет». Как он паниковал! Впрочем, и Ирина не настаивала на своем праве забеременеть. Выходит, и она не хочет от него детей? «Да и зачем они, дети? Родители тянут их до окончания института, и это в лучшем случае, а некоторых, как Петровича, — до пенсии. И еще квартирный вопрос с ними придется решать, деньги занимать. И никогда эти дети потом не подадут родителям пресловутого стакана воды. И о похоронах заботиться не стоит. Кто-нибудь да закопает. Мы давно не аграрная страна, а потому обречены на вымирание и восполнение населения за счет приезжих. Экономический кризис только дает нам повод думать, что мы вымираем из-за крушения СССР. Не только…»

Мирошкин вспомнил, где-то он читал: во время переписи населения конца девятнадцатого века переписчик в деревне зашел сначала в дом к крепкому хозяину — там все в порядке и трое детей. А потом пошел к бедняку — здесь жуть, а детей мал мала меньше. Он тогда спросил у бедняка: «Отчего так? Вот твой сосед может себе позволить большее количество ребятишек, но у него трое, а у тебя — десять. Тот и отвечает: «Это все от бедности. Сосед хорошо ест, сладко спит, никакие мысли его не мучают. А тут лежишь ночью — не уснуть. Под ложечкой сосет, голова от мыслей пухнет… Ворочаешься, ворочаешься… В общем, к жене и подберешься — вот и новый отпрыск». Мирошкину когда-то показалось это очень смешным: «Какой у меня был тогда живой интерес к истории… Подобные байки меня ох как волновали. Все! Уже не волнуют. Не вышел из меня творец! Угадала тогда Лаврова. Не вышел — и слава Богу! Нет за всеми этими историческими анекдотами ничего. И ничего они мне не смогут принести. Места мэров городов заняты, такой же фокус, как у Кураша, больше не пройдет. Книжки писать?! Для кого?! Кто их теперь читает, умные книжки? С их нынешними тиражами! Прав Куприянов. А нищета авторов! И правильно, зачем историкам платить деньги? У людей в головах муть, всякие фоменки, а профессионалы рассуждают о школе анналов, толком не зная, что это такое и куда это может сгодиться, пишут малопонятными словами, обсасывают давно известные источники, изучают повседневность, всякие мелочи — бессмыслица какая-то… Нет, это, конечно, интересно. Но за то, что одному тебе интересно, платить не нужно. Это как модели самолетиков клеить… Нет, нет, зря я дергаюсь… Вот они не дергаются». Мирошкин остановился и оглядел серые девятиэтажки, окружавшие его. «И ни у кого из них нет перспектив, и ни у кого в жизни не будет ничего интересного, и, если каждого из них завтра изъять из этой жизни, Земля вертеться не перестанет. И ни о чем таком они не думают — накроют ли их завтра китайцы, поделят ли американцы по рецепту Бжезинского — им все равно! Главное — есть-пить, трахаться, смотреть телевизор и покупать бытовую технику. Цивилизованные люди! Никто из них не пойдет защищать родину и не полезет на баррикады. И я тоже не полезу». При мысли о баррикадах ему опять вспомнился Куприянов. «Этот уже отбегался по митингам, поучаствовал в народных восстаниях. Такой же бесноватый, как те, про которых он мне сегодня говорил. Теперь вождя ждет! Второго Сталина. Индустриализацию тот проведет, БАМ достроит! Откуда ему взяться-то сейчас? Тоже мути много в голове у человека! Хотя кто знает? На что-то же они все надеются, эти, — Андрей Иванович еще раз бросил взгляд на близлежащие дома, — а на кого им еще надеяться? Не на себя же! Интересно, сколько их, таких как Куприянов, готовых пойти за вождем? Та же голодающая армия, предпочитающая разводить свиней, столько лет терпеливо сносящая унижения, чего она ждет? Кого? Значит, кого-то ждет, если пока не пытается постоять за себя? И все в истории повторяется дважды — один раз как трагедия, в другой раз — как фарс. Кто же это сказал? Столько раз цитирую, а автора не знаю».