День в Фонтене-о-Роз

— Друг мой, — сказал он убийце. — Ну, а мне ты можешь объяснить, в чем дело?

— Да, вам я скажу все, что вы хотите, господин Ледрю, говорите, спрашивайте.

— Как это может быть, что у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты боишься оказаться лицом к лицу со своей жертвой? Что-то случилось, о чем ты не говоришь нам?

— О да, нечто ужасное!

— Ну так расскажи.

— О нет, вы скажете, что это неправда, скажете, что я сумасшедший.

— Полно! Что случилось? Скажи мне.

— Я скажу вам, но только вам. Он подошел к г-ну Ледрю.

Два жандарма хотели удержать его; но мэр сделал им знак, и они оставили арестованного в покое.

К тому же, если бы он и пожелал скрыться, это было бы уже невозможно: половина населения Фонтене-о-Роз запрудила улицы Дианы и Большую.

Жакмен, как я уже сказал, наклонился к самому уху г-на Ледрю.

— Верите ли вы, господин Ледрю, — спросил Жакмен вполголоса, — верите ли вы, чтобы голова, отделенная от туловища, могла говорить?

Господин Ледрю издал восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел.

— Вы верите, скажите? — повторил Жакмен. Господин Ледрю сделал над собой усилие.

— Да, — сказал он, — я верю.

— Так вот!.. Так вот!.. Она говорила.

— Кто?

— Голова… голова Жанны.

— Ты говоришь…

— Я говорю, что ее глаза были открыты, я говорю, что она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она сказала: «Негодяй!»

Произнося эти слова, которые он хотел сказать только г-ну Ледрю и которые, однако, могли быть услышаны всеми, Жакмен был ужасен.

— Вот это да! — воскликнул, смеясь, доктор. — Она говорила… отсеченная голова говорила. Отлично, отлично, отлично!

Жакмен повернулся к нему.

— Я же говорю вам! — сказал он.

— Что ж, — сказал полицейский комиссар, — тем необходимее отправиться на место преступления. Жандармы, ведите арестованного.

Жакмен вскрикнул и стал вырываться.

— Нет, нет, — сказал он, — вы можете изрубить меня на куски, я туда не пойду.

— Пойдем, друг мой, — сказал г-н Ледрю. — Если правда, что вы совершили страшное преступление, в чем себя обвиняете, то это уже будет искуплением. К тому же, — прибавил он тихо, — сопротивление бесполезно; если вы не пойдете добровольно, вас поведут силой.

— Ну, в таком случае, — сказал Жакмен, — я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю.

— Что именно?

— Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня одного.

— Хорошо.

— Вы позволите держать вас за руку?

— Да.

— Ну хорошо, — сказал он, — идем!

И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб.

Все отправились в тупик Сержантов.

Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними — Жакмен и два жандарма.

Следом шли г-н Ледрю и два человека, появившиеся у ворот одновременно с ним.

Затем двигалось, как бурный, шумный поток, все население Фонтене, и вместе с ним и я.

Через минуту ходьбы мы были в тупике Сержантов.

То был маленький проулок налево от Большой улицы; спускаясь, он вел к полуразвалившимся распахнутым деревянным воротам с раскрытой калиткой, державшейся на одной петле.

По первому впечатлению все было тихо в этом доме; у ворот цвел розовый куст, а возле него на каменной скамье толстый рыжий кот блаженно грелся на солнце.

Увидев стольких людей и услышав весь этот шум, он испугался, бросился бежать и скрылся в отдушине погреба.

Подойдя к воротам, о которых мы упоминали, Жакмен остановился.

Жандармы хотели силой заставить его войти,

— Господин Ледрю, — сказал он оборачиваясь, — господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.

— Конечно! Я здесь, — ответил мэр.

— Вашу руку! Вашу руку!

И он зашатался, словно падая.

Господин Ледрю подошел, дал знак жандармам отпустить арестованного и подал ему руку.

— Я ручаюсь за него, — сказал он.

Было очевидно, что в этот момент г-н Ледрю не был уже мэром общины, стремящимся покарать преступление: то был философ, исследующий область неведомого.

Только руководителем его в этом странном исследовании был убийца. Первыми вошли в ворота доктор и полицейский комиссар, за ними — г-н Ледрю и Жакмен; затем два жандарма и следом некоторые привилегированные лица, в числе их был и я (благодаря моему знакомству с господами жандармами, для которых я уже не был чужим, потому что уже встречался с ними на равнине, где показывал им мое разрешение на ношение оружия).

Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, ворота закрылись.

Мы направились к двери маленького дома.

Ничто не указывало на случившееся здесь страшное событие, все было на месте: в алькове постель, покрытая зеленой саржей; в изголовье распятие из черного дерева, украшенное засохшей с прошлой Пасхи веткой букса; на камине восковая фигурка лежащего среди цветов младенца Иисуса между двумя когда-то посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI; на стене четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, изображающие четыре страны света.

На столе был приготовлен один прибор; на очаге кипел горшок с супом; под часами, на которых кукушка возвещала наступление каждого получаса, стоял раскрытый хлебный ларь.

— Ну, — все так же беззаботно сказал доктор, — я пока ничего не вижу.