День восьмой

В прошлую субботу меня выгнали. Ты знаешь почему. Он меня ненавидит. Я снова устроился в салун официантом. Но он пришел и взял меня обратно. Он не может без меня обойтись. Я слишком популярен.

Нет, я не собираюсь стать актером. Я просто играю, чтобы зарабатывать деньги. Играть на сцене — это несерьезно. Может быть, я стану сыщиком, или бродячим рассказчиком, или разрушителем тюрем. Можешь ты вообразить, что я умею лечить людей? Когда я сидел в сумасшедшем доме в Сент-Луисе, я лечил стольких больных, что там были рады от меня избавиться. Я даже одну девочку вылечил. Сад — или луг — мужского отделения был отделен от женского высокой проволочной оградой. Каждое утро под деревом у ограды неподвижно сидела девочка. Служительница сказала, что она всегда молчит, так как ей кажется, что она — камень. Я стал тихонько с ней разговаривать, не глядя на нее. Я сказал ей, что она не камень, а дерево. Через три дня она сказала мне, что она — дерево, и стала шевелить пальцами. Я притворился, что не слышу. Я сказал ей, что она — прекрасное животное, может быть олень или лань. Через несколько дней она сказала мне, что она — олень, и стала ходить по лугу. И в конце концов она стала девочкой. Мужчины-больные подходили ко мне и спрашивали, когда мы будем петь «Слава, слава, аллилуйя»? Это такой способ лечить больных — с помощью пения и танцев. Но я не собираюсь заниматься лечением. У меня от этого страшно болит голова. Разрушитель тюрем — это профессия, которую я придумал сам. Это человек, который устраивает в тюрьмах такой переполох, что все заключенные могут выйти на свободу. Я придумал множество способов, как это сделать.

На каждого человека, который всегда ест досыта, приходится десять (а может быть, и сто) таких, которые голодают. На каждую барышню или даму, что гуляет по улице и выслушивает комплименты от знакомых, приходится дюжина женщин, которым с малых лет не на что было надеяться. За каждый час, уютно проведенный кем-то у домашнего очага, расплачивается кто-то другой. Кто-то, может быть, вовсе не знакомый. Дело не только в том, что на свете много бедняков. Тут все гораздо серьезнее. Посмотри, сколько кругом калек, уродов, больных и пропащих. Таким господь бог создал мир. Теперь уже ничего нельзя прекратить или переделать. Есть люди, которые так и на свет родились — пропащими. Ты тут, может, поморщишься, но я это точно знаю. Бог пропащих не отвергает. Они нужны ему. Они расплачиваются за остальных. На париях держится уют домашних очагов. И хватит об этом».

ФЕЛИСИТЭ — Джорджу (январь 1905):

«Дорогой Джорди, я еще раз прошу тебя — разреши мне показать твои письма maman. Ты забыл, какая maman. Она сильная. Ты будто бы хочешь, чтобы ей было лучше. Глупый ты, Джорди. Кому же лучше от того, что он ничего не знает? Чем больше maman узнает правды, глубокой и истинной, тем для нее будет лучше. Прошу тебя, разреши…

Почему ты считаешь себя козлом отпущения и парией? Ходишь ли ты к обедне, бываешь ли у исповеди? Дорогой Джорди, искренен ли ты? Почему ты думаешь, что никогда не будешь счастливым? Откуда ты знаешь? Может быть, тебе хочется изобразить себя интересным трагическим героем?! Мне трудно писать тебе, если я не уверена в твоей искренности. Помнишь, как ты мне проповедовал, что искренность — это привычка? Ты говорил, что Шекспир и Пушкин были великими писателями потому, что они с самого детства, как часовые, охраняли свои мысли, не допуская в них ни малейшей неискренности. Ты говорил об одном человеке, что он все время рисуется. Помнишь, как даже слово это было тебе ненавистно. Ходи в церковь, Джорди. Христиане рисоваться не могут».

ДЖОРДЖ — матери (Портленд, Орегон, февраль):

«Большое спасибо за твое письмо. Я прочитал в газете, что случилось с отцом, но я не знал про мистера Эшли. Как замечательно, что кто-то его спас… У меня все в порядке. Да, я хорошо питаюсь и хорошо сплю. Chere maman, приезжает ли еще каждый месяц в Коултаун мистер Вилле, фотограф? Больше всего на свете я хотел бы иметь фотографии — твою и девочек. И отдельно твой большой портрет, и еще портрет мисс Дубковой. Я кладу в этот конверт пять долларов. Я не писал тебе на прошлой неделе, потому что у меня не было ничего нового. Все хорошо. Может быть, я буду играть Шейлока и Ричарда III. Наша труппа никогда не играла Шекспира, но лет десять тому назад здесь, в Портленде, провалилась одна труппа, игравшая Шекспира. Костюмы и декорации лежат на складе, и наш антрепренер может дешево их получить. Они, наверно, совсем рваные. Я выучил обе роли и отлично представляю себе каждое свое движение».

ЮСТЭЙСИЯ — Джорджу (4 марта):

«Твоя сестра и я шьем тебе костюмы для Шейлока и Ричарда. Мы изучили все иллюстрации, какие удалось найти. Мисс Дубкова тоже много помогает. Опиши нам, хотя бы приблизительно, цвет лица и волос мисс Томпсон, а также сообщи ее мерку… Жаль, мой милый мальчик, что ты не можешь услышать, как мы порой смеемся за работой… Надеюсь, ты неукоснительно исполняешь свой христианский долг».

ФЛОРЕЛЛА ТОМПСОН — Юстэйсии (Сиэтл, Вашингтон, 1 мая):