День впереди, день позади

Эти доски они с отцом и готовили вчера вечером. Когда он вытягивал на себя полотно двуручной пилы, она никак не хотела идти обратно, только повизгивала да звенела, а отец говорил: «Да ты на меня-то не толкай, не толкай, ты только на себя тяни. И не прижимай ее в прорез-то шибко, тяни легонько, она и пойдет, не будет вилять. Острая — зубья сами захватят, сколь надо…» К козлам подошла с пустым подойником мать, посмотрела, как они маются, и сказала: «Давай, Коля, я с тобой встану». — «He-а, я сам!» — Он занервничал, опять сильно дернул пилу на себя, и опять она с его стороны согнулась дугой, завыла: у-a, у-a, у-a. «Это ты виноват, папка! Ты так сильно толкнул! Тяни вот давай теперь, тяни!» Отец хмыкнул, а мать сказала: «Мастер мастеру не указывает, бог помощь сказывает… Слушай, чё отец-от говорит, да так и делай». — «Ага, вы умеете, дак хорошо вам!» — Слезы изнутри защипали глаза, и он уж хотел убежать, чтобы засесть в свою клетку и доказать им, какие они… Но мать зашла ему за спину: «Ну-ко, сам берись за ручку-то ли чё ли, а я только так, подержусь легонько. Покажу, а дальше уж ты и сам справисся». Он взялся, мать прикрыла его руку своей ладонью, отец потянул пилу к себе, потом они — к себе. Желтые опилки весело посыпались на зеленую траву. Доска треснула, зажала пилу и распалась на две половины. Колька засмеялся. Мать ушла. А они пилили дальше, и отец говорил: «Вот! Молодец!»

Отец хочет разобрать тын с одной стороны в огуречнике, а потом зашить эту сторону досками. Низ тына там совсем подгнил, и кое-где образовались дырки. Да еще он недавно выломал в углу огорода две тынины, чтобы можно было пролезать в конопляник. И теперь куры наладились через палисадник выходить на пустырь за пригоном, а оттуда — в огород.

Кольке жалко тына, особенно свою дырку в уголке: через нее так быстро можно оказаться в конопле! А конопля — густая, высокая, на бор похожа. Он клетку там изладил. Вырвал коноплю у стенки пригона, на два кирпича досточку положил, еще два кирпича друг на дружку перед лавочкой поставил — получился стол. А главное — не видит никто. Хоть обзовись! Он там сидит молчком — и хоть бы хоба…

Вспомнив про клетку, Колька припускает к дверцам в огуречник. И только распахивает их, видит кур. Три белых и одна рябая, они роются в огуречной гряде — только солома в разные стороны летит.

— Вот паразитки! Ну я вам щас! — Он выдергивает с корнем высокую полынину у забора и, размахивая корневищем над головой, как богатырской булавой, мчится по дорожке к гряде. Куры начинают беспокойно вертеть головами, трясти гребнями, а когда он подбегает и шваркает булавой по гряде, стараясь достать ближнюю птицу, куры хлопают крыльями и с гоготом летят в разные стороны. Им откликается из ограды петух: кру-го-го-гом!

— Я вам покажу щас! Так дам! Будете знать! — Колька носится по огуречнику, оставляет кое-где на луковых грядках глубокие следы. Куры, вытянув шеи, с гоготом убегают от него, а когда он прижимает их в угол, суматошно хлопают крыльями и бросаются на забор грудью, истошно кудахча, петух отвечает им звонким, взмывающим к небу тревожным кличем, и этот клич больше всего будоражит Кольку.

— Аг-га-а!!

Одна за другой куры находят воротцы, выбегают из огорода. Рябая взлетела на забор и идет по нему, качаясь и примериваясь, где слететь. Колька издалека запускает в нее полыниной. Курица ныряет в ограду. Он запирает воротцы, накинув на их столбик проволочное кольцо, и по-хозяйски оглядывает огород: порушил немножко, но ничего, зато будут помнить! И с победным видом прислушивается некоторое время к тревожной перекличке в ограде. Потом копит во рту слюну и, вытянув губы, сплевывает под ноги, стараясь сделать это, как Вася Збокач, но такого небрежного и аккуратного, похожего на выстрел горохом из трубочки, плевка, как у Васи, у него не получается — слюна снова брызжет в разные стороны…