День за днем

Прохожу через МТВ, музыку слушать не хочется, но кнопку заедает. Там какая-то девица, блондинка, хорошенькая, типа Бритни Спирс, мяукает популярную песенку для пятнадцатилетних. Мне на блондинку начхать, но пока я давлю, толкаю и жму, все-таки случается взглянуть на экран, и я замечаю, что певичка сидит точно так, как сидела Кристин. Задрав ноги, пристроив пятки на краешек стула, прижав колени к груди. Шевелит пальцами ног в такт музыке и смотрит на меня сквозь волосы, упавшие на глаза. Она мне улыбается, Кристин улыбается мне, и чей-то холодный палец протыкает живот, между желудком и сердцем, и я подхожу, не говоря ни слова, обнимаю ее за шею и целую в первый раз. Губы у нее сухие, но очень горячие, и вот это-то воспоминание накатывает на меня и вызывает определенный эффект. Я пристально вглядываюсь в хорошенькую блондинку, слежу, как она встает и принимается танцевать среди нелепых кубических декораций, и мне приходит на ум, что джинсы на ней почти такие же, какие были на Кристин в тот раз, обтягивающие, приспущенные до бедер, расклешенные внизу; на Кристин были более светлые, не такие, конечно, фирменные, но гладкие и прохладные: вставая, она задела мои ноги, голые, потому что тогда начиналось лето и я был в бермудах. Пока я об этом раздумываю, эффект стойко держится, даже усиливается, прижимается к резинке трусов, приходится сунуть руку в штаны и привести все в порядок, расправить, высвободить из спутанных волос и сбившейся ткани. Рука задерживается, я закрываю глаза и не хочу прерываться, я ищу Кристин в резких толчках, которые чувствую внутри, как будто кто-то колотит кулаком, и, наконец, нахожу: она встает на цыпочки, обнимает меня за шею, у нее горячие, сухие губы, а язык двигается неожиданно быстро и настойчиво. Я распускаю ремень, расстегиваю верхнюю пуговицу брюк и большим пальцем приподнимаю резинку трусов, чтобы дать пульсации больше простора. Пусть придет Морбидо, пусть явится квартирная хозяйка, пусть я ослепну, пусть Боженька плачет – наплевать. На мгновение открываю глаза, чтобы найти в блондинке что-нибудь от Кристин, которая от меня ускользает, уходит прочь: нужно задержать ее прежде, чем она снова превратится в воспоминание, яркое, но бесполезное; и нахожу ее в лукавой улыбке, в необычной складке рта, и на ум опять приходят губы Кристин, и я опрокидываюсь на диван, лицом в потертую, сморщенную кожу, и так и лежу, вдыхая пыль, до самого конца.

Потом, разумеется, чувствую себя последней дрянью. Во-первых, потому, что тем временем блондинка исчезла, а на ее месте появилась реклама диска Джанни Моранди: смешно, что я лежу в таком состоянии перед Джанни, который хохочет во весь экран. Но самое главное – я не хотел, я поклялся, что больше не стану этого делать, не окажусь в конце концов, холодный, задыхающийся, липкий, в жестокой пустоте, без Кристин, без ее губ, даже без теплого, пульсирующего вздутия, которое давило на живот и трепетало в руке. Мне хочется плакать. Мне вспоминается фильм, который я видел ребенком: там был мальчик, впавший в отчаяние, уж не помню отчего. Он лежал в постели, уткнув лицо в подушку, а голос за кадром произносил: «Вот он плакал-плакал и наконец заснул». Я бы тоже хотел заснуть. Заснуть.

Меня растормошил Пес. Может, учуял странный запах, так или иначе, подошел к дивану и сунул остроконечную морду прямо в расстегнутые штаны. Я его отталкиваю обеими руками, а по телу бегают мурашки, то ли от изумления, то ли от страха. Он не отстает, тычется носом, будто гвоздем, и тогда я поднимаюсь, придерживая штаны, чуть откидываясь назад, потому что кончик, все еще чувствительный, трется о молнию. Я не знаю, куда мне деваться, а он пользуется случаем, набрасывается на мою ногу, зажимает колено передними лапами, а задними колотит по икре, согнувшись бананом, сунув морду мне в бедро и закрыв глаза, словно опять засыпая. Положение становится еще более комичным, я в отчаянии, и в какой-то момент это чувство становится нестерпимым. Не раздирающим, не болезненным, даже не диким. Нестерпимым.

– Хватит! – воплю я во все горло.

Вопль натужный, сухой, как взрыв, от него горят голосовые связки.

Пес отцепляется от моей ноги и падает на пол. Лапы у него разъезжаются, он шлепается на пузо с громким хлюпающим звуком. Я поскорее натягиваю штаны и застегиваю ремень: вдруг кто-нибудь прибежит на мой вопль, который, похоже, было слышно во всем доме. Но никто не приходит, даже Морбидо, который занимается в соседней комнате, через коридор. Сдается, что слышал меня один только Пес, и теперь, распластавшись на полу, поднимает испуганные глазенки.

И снова я чувствую, что это нестерпимо. Мне кажется, будто я крикнул «хватит» Кристин, «хватит» всей моей жизни, моей теперешней жизни, моему настоящему «я». А я не хочу говорить Кристин «хватит». И понимаю, что остается два выхода, всего два.

Или я бросаюсь на пол и плачу, пока не засну, то есть не умру. Или что-то предпринимаю.