День за три

Знал о своей доле первого и Юрка Карин. Да что знал – дважды ловил на себя мины. Одно мог дать ему старший лейтенант, кроме приказа на порядок следования, – сидеть рядом. После первого подрыва с Юркой получил Красную Звезду и разнос комбата. Когда второй раз легли с Юркой на медбатовские койки, командир прямо в палате так накричал на “экспериментатора”, что дежурный врач попросил его выйти. – Мальчишка! – снимая прямо в палате халат, все равно бросил комбат напоследок.

Он был прав, их комбат. Прав тактически – конечно же, так быстрее можно потерять старшего колонны. Но ведь кроме тактики, кроме того, что “ниточка” – это боевая единица, есть и человеческие отношения, и законы коллектива. И в новый рейс, краснея под взглядом комбата, он все же опять полез в кабину первого “Урала”, к Петру Угрюмову, заменившему на время лечения Карина. И не пожалел: именно тогда он впервые увидел улыбку на лице Угрюмова. А что нам еще надо в жизни, креме как слова – от молчаливого, улыбки – от хмурого, шага навстречу – от нерешительного. Ведь надоедает как раз болтовня пустозвонов, настырность наглых, презрительность самодовольных…

Чувствуя, что тепло кабины, мерный гул двигателя, тихое потрескивание включенной на прием рации и молчание водителя нагоняют дрему, старший лейте shy;нант повернул голову к Петру:

– Ну, и как сегодня Саланг?

“Пожмет плечами и скажет “нормально”, – попытался угадать Верховодов.

Петя пожал плечами и сказал:

– Нормально.

– Теперь вопрос, как поднимемся обратно.

“Поднимемся”, – ответил за водителя старший лейтенант.

– Поднимемся, – не стал изменять себе тот.

Вообще-то у них в колонне было не принято загадывать на будущее во время рейса. Думать думай о чем угодно, но говори только о настоящем пли прошедшем. И то, что он, командир, первым нарушил этот негласный закон, неприятно кольнуло Верховодова. “Расслабился. Первый расслабился, – пряча лицо в распахнутый бушлат, подался в уголок кабины старший лейтенант. – Как это, оказывается, просто и легко – поверить в мир и забыть об опасности. Теперь жди неприятностей”.

Но то ли оттого, что уже вроде бы не должны были появляться здесь, в “духовской” чирикарке, советские колонны, а может, в какой-то степени непонятный, совершенно не военный порядок движения, но “ниточка” Верховодова отмеривала километр за километром на глазах у изумленных, попрощавшихся уже с шурави жителей близлежащих кишлаков.

“На дурика можем и проскочить”, – попытался успокоиться Костя.

Но нет, в самом деле, видимо, нельзя менять своих привычек во время “выезда на войну”.

Вдруг что-то нарушилось, сбилось в мерном шорохе и гуле кабины. В первый момент Верховодов не понял даже, что именно, и только когда Угрюмов бросил взгляд на подвешенную к панели “звездочку” – переносную радиостанцию, старший лейтенант догадался: лейтенант Гриша Соколов, старший в сопровождении, нажал тангенту, вызывая на связь.

– Есть новости, Седьмой.

– Понял, схожу.

Угрюмов молча сбавил скорость, выбирая место, где высадить старшего на подножку командира. Вроде бы ничего не изменилось в выражении лица водителя, остающегося в кабине, но перед остановкой успел увидеть Верховодов, как вырвал из пазов у дверцы автомат Петя, положил его на сиденье рядом с собой. На то место, где сидел он, старший лейтенант. Жаль, не видит этого комбат, он бы тогда понял, что значит для идущего первым оставаться одному. Вернее, что значит сидящий рядом командир…

– Слушай рацию, – сказал Верховодов и спрыгнул с подножки.

– Проезжай, проезжай, – махал он рукой притормаживающим водителям.

Колонна убрала “гармошку” – то есть подобралась, перестала дергаться и рваться и словно сжалась в ожидании: командир на связи. Что же случилось? Может, поступил приказ возвращаться в Кабул, или еще что?..

– Чего там? – запрыгнув на броню соколовского “бэтра”, спросил Костя у высунувшегося из люка лейтенанта.

Гриша начал ездить в “ниточке” Верховодова полгода назад, но этого было достаточно, чтобы они знал и поведение друг друга в любой ситуации. А что в дружбе мужчин еще надо? Тем более на войне! К тому же Гриша Соколов оберегал со своими ребятами колонну Верховодова, а тот – его. Удерживало лейтенантов, видимо, еще и то, что были они одного возраста и единственными в батальоне холостяками…

Костя замер на броне: а что если это было основным и главным в решении комбата? То, что они холостяки? Что ни семьи, ни детей, а значит, если не придется вернуться…

“Ну и что, ну и правильно, – не дал развиваться цепочке размышлений Костя. Он не знал, как отнестись к своей догадке, как после этого думать о комбате, который предусмотрел гибель “ниточки” и… и отдал его, Костю, Гришку Соколова на… на…

– Ну, чего там? – нетерпеливо переспросил Соколова.

Тот хотел пожать плечами, но они застряли в проеме, и Гриша нырнул обратно под броню. Поджав ноги, чтобы никого не задеть, за ним юркнул Верхово shy;дов.

– Ноль-пятый, лично, – протягивая потрескивающий эфиром шлемофон, шепнул лейтенант.