День жаворонка

Этот сон повторялся множество раз: белая, по-утреннему туманная поляна, и я стою на ней, заранее волнуясь. Потом я поднимаю руки, с силой опускаю до половины, ударяя ими по воздуху, снова поднимаю — и тогда лечу.

Лечу!

Я очень летала в детстве. Может, поэтому мне так тяжело было первый раз в самолете: ощущение простора я ведь знала, а ощущение железной замкнутости при полете — нет. Но к нему как раз и надо было привыкать.

Но однажды сон окрасил мой полет новой радостью. Она исходила от маленькой фигурки, махавшей руками на другом конце поляны. Это было далеко, я не видела кто, но знала отлично. И оттого что он не взлетел (кажется, не взлетел!), мне было еще счастливей.

Но и жаль было, что мы не вместе. И наяву уже я спросила его:

— Ян, ты умеешь летать во сне?

— Конечно, — ответил он с превосходством. И — мягче: — Но ты тоже научишься.

Так он подарил горькое тогда для меня знание, что люди, даже такие, как мы — Ян и Яна, видят не одинаковые сны…

И еще.

Однажды странная эта женщина — Светлана Викторовна, бывшая владелица наших домов, — надела бархатную курточку с белым мехом (господи, кто носил тогда этакое!) и сказала:

— Дети, поедемте-ка за город. Поглядим на весну.

Дети были мы с Яном, Надька и ее старший брат красавец Юрочка. Надька сразу нашлась:

— Чего глядеть-то?

— Я отшень рад, — отозвался Ян.

— Только отпроситесь у родных.

И вот мы двинулись. Все на нас глядели — из-за нелепой этой женщины, наверное.

В трамвае Надька кинулась занимать места. Юрочка не так поспешно, но тоже. И Светлану Викторовну Надька втиснула:

— Уступите место старой.

Уступили.

Мы с Яном остались на площадке. Он взял себе и мне билеты, как взрослый. Он встал так, чтоб меня не толкали. У него было бледноватое длинное лицо и светлые глаза с широкими зрачками. И много — шапка целая — прямых белых волос.

— Ты почему смотришь? — спросил он, открыто глядя на меня. — Ты меня узнала? Да? Я тебя сразу узнал, как увидел.

— Как это?

— Ну, не умею сказать. Узнал вот.

— У тебя красивые глаза.

Он покраснел, отмахнулся:

— Что ты! Как у девчонки. Мне бы хотелось быть похожим на Юрочку.

— Ян, не надо на Юрочку.

— Но ведь он красивый. Лучше меня.

— Много ты понимаешь!

— Эй, жених и невеста! Пора слезать! — закричала на весь вагон Надька. Я смутилась и не подходила больше к Яну. И видела, что это его удивляет и огорчает. Он был другой какой-то мальчик: старше и младше сразу.

А однажды, когда я, заметив, что он вышел во двор, быстро сбежала по ступеням — я всегда теперь сообразовывала свои действия с его присутствием или отсутствием, — он подозвал меня и, как всегда, прямо глядя, сказал:

— Пойдем, я подарю тебе кольцо. Оно мамино.

— Настино?

— Нет, мамино. Мама умерла. — И вдруг горько: — Она нас с папой любила.

Я не хотела кольца. Но как об этом сказать — не знала. Ведь оно — не просто так. А Ян уже вел меня в угол двора, заросшего жилистой городской травой.

Там, между сараем и забором, он щепочкой раскопал землю.

— Я спрятал. Это моя кладовая.

— Вот ведь придумал! — удивилась я.

— Это Надя придумала. Я сказал ей, что это для тебя.

Сердце мое тукнуло глухо: тук, и еще раз недобро: тук.

Он долго копал щепочкой. Потом поменял место и там снова копал. И снова поменял. Он мог копать так до завтра.

Но я молчала.

— Здесь была коробочка с бархатной подушечкой, — сказал он.

Я молчала.

— Ты не думай, я найду.

Я пожала плечами.

— Ведь никто же не видел, — утешал он себя. — Только Надя. Это мамино кольцо. Она мне его подарила. Она сказала, что я могу его отдать, когда… Ну, в общем…

Но отдавать было нечего. Он выпрямился. Губы у него тряслись. Шапка белых, у самых бровей остриженных волос развалилась. Со щек, с губ, далее с глаз сходила окраска. Я раньше не видела, чтобы человек так заметно выцветал. И мне стало стыдно, что я пожимала плечами и радовалась — ну да, радовалась, что моя догадка оправдалась.

— Ян! Ян, мы найдем. Я сейчас побегу к ней.

— Может, и не она. А потом — как же она отдаст?

— Я ее заставлю! Это она, она, она!

Я сама не заметила, что плачу. И Ян тогда положил руку на перекладину забора и уткнулся в нее лицом.

Что можно утешить человека словами, мне и в голову не приходило. И я двинулась к Надькиной двери.

Я добежала до второго этажа, когда во двор вышла красавица Настя. Не глядя по сторонам, она прямехонько направилась в тот угол двора.

В пыльное лестничное оконце мне было видно, как она схватила Яна за ворот рубахи, будто щенка за шиворот, и поволокла домой.

Теперь я не знала, что делать, и стояла у Надькиной двери. Но вдруг дверь эта толкнула меня, и из квартиры вывалилась Надька, а за ней Юрочка.

— Бить повела! — радостно заголосила Надька. — Ух, она его колотит! А он только «мамочка, мамочка!». Пошли смотреть!

— Она не имеет права его бить! — закричала я. — Она ему не мама. — Меня так потрясло, что чужая женщина может бить чужого мальчика, что я на время забыла о Надькиной подлости. — Пошли, скажем ей! Побежали!

Длинноногий старший Юрочка опередил нас. Он прилепился к кухонному окну Настиного первого этажа, и ласковая тонкая улыбка осветила его лицо.

— Ну что? — кричала на бегу Надька.