Денарий кесаря

Гости, получив команду, бросились ловить танцовщиц. Музыканты тут же задули в флейты, сопровождаемые дикой мелодией мужчины метались по залу, пытаясь завладеть вожделенными телами, танцовщицы с визгом ускользали. Им это не составляло труда: обильно намащенные тела легко выскальзывали из потных ладоней похотливых самцов, сандалии мужчин скользили по гладкому мрамору пола, гости падали, путаясь в своих тогах. Некоторые после падения не в силах были подняться. Я очумело глянул на Пилата, ожидая, что он прекратит это непотребство, но прокуратор громко хохотал, указывая пальцем на самых неловких. Я понял, что это любимая его забава: прокуратор искренне радовался дикому зрелищу и хлопал отца по плечу, приглашая гостя веселиться вместе. Я глянул влево: ложе Валерии пустовало. Я не заметил, как жена трибуна исчезла. Вспомнив ее наказ, я вскочил с ложа и побежал в толпу. После двух безуспешных попыток схватить сколькие тела, я изменил тактику. Присмотрелся. Танцовщицы летали по залу не беспорядочно, а словно бегали по кругу – по всему было видать, что им такие догонялки привычны. Мужчины пытались бежать следом, но отягощенные вином и едой, в сандалиях они никак не могли успеть за легконогими, босыми плясуньями. Некоторые из гостей, похитрее, пытались рассечь стайку убегавших, хватали прелестниц, но тем на выручку приходило масло.

Я занял позицию у края стола и стал ждать. Навстречу, уворачиваясь от нагонявшего ее кряжистого центуриона, бежала полногрудая плясунья. Прыгнув вперед, я схватил ее поперек тела. Руки мои скользнули по масляной коже, но я предусмотрительно присел. Танцовщица рыбкой взлетела на мое на плечо, где и замерла, плотно схваченная за набедренную повязку. Я встал с добычей, гордо поглядывая по сторонам.

– Отдай! – закричал подбежавший центурион. – Она моя!

– Что ж не поймал ее? – усмехнулся я.

– Ты помешал мне! Отдай!

Горячий бок плясуньи грел мне щеку, я слышал, как она дышит, и заупрямился.

– Не отдам!

– Да я тебя! – центурион зашарил у пояса. – Узнаешь Луция Приска!

– Приск! – раздался позади бас Пилата. – Оставь гостя в покое! Бегать надо быстрее!

Центурион бросил на меня злобный взгляд и отошел. Я опустил добычу на пол.

– Меня зовут Медея! – горячо прошептала мне на ухо плясунья. – Любой раб за сестерций отведет тебя в мою комнату. Приготовь серебряный денарий, и ночью ты захлебнешься от счастья!

"Скажи это Приску!" – хотел вымолвить я, но, вспомнив наставления Валерии, промолчал. Кивнул.

Плясунья убежала, я вернулся к столу.

– Как тебе удалось? – полюбопытствовал Пилат, когда я подошел, и сам же ответил: – Умен! Первым из гостей догадался! Герой! Герою положена награда, и этой ночью ты ее получишь. На Медею еще никто не жаловался! – Пилат захохотал.

Я глянул в зал. Моя удача не осталась незамеченной, и те из гостей, кто был потрезвее, переняли прием. Римляне несли на плечах похищенных сабинянок, те довольно визжали и болтали в воздухе ногами. Аким сумел схватить сразу двоих, одну из танцовщиц он великодушно скинул на руки Леониду, и за дальним столом началось знакомое мне перешептывание. Поскольку на пиру у Пилата рабам возлежать не полагалась, переловленные танцовщицы скоро убежали, застолье продолжилось. Я с удовольствием покинул бы зал вместе с плясуньями, но Валерия велела ждать… От скуки я стал прислушиваться к разговору Пилата с отцом, и сразу понял, что обсуждают они отнюдь не прелести сириек.

– Ты не знаешь этой страны и этих людей! – сердито говорил Пилат. – Иудей станет чеканить монету с ликом императора? Они наши денарии брать в руки брезгуют! Их бог, видишь ли, запрещает изображать людей! И ведь не прикоснулись бы, не вели мы платить подать Риму таким серебром. Знаешь, кто у них самый презренный человек? Сборщик налогов, мытарь по-местному! У нас это почтенная должность, люди готовы на многое, чтоб ее занять, а у них мытарь – изгой. По двум причинам. Во-первых, собирает подать ненавистному императору, во-вторых, постоянно имеет дело с монетами, где этот император изображен. Проклятое племя!..

– В провинции живут не только иудеи, – возразил отец. – Есть греки, римляне.

– Греки сплошь заняты торговлей, а римлян – горстка!

– Не совсем горстка, да и горсть горсти рознь… Помнишь Марка Антония, прокуратор?

– Помню!

– Когда они с будущим Августом делили Рим, Антоний выбрал восточные провинции. Почему?

– Из-за Клеопатры.

– Нет, прокуратор, Клеопатра помогла Антонию эти провинции потерять – вместе с жизнью. Марк Антоний, чтоб о нем не писали, был отличным полководцем и знал, что легионы, расквартированные на востоке, лучшие. С ними он мог завоевать мир.

– Не завоевал…

– Легионы не захотели сражаться с братьями, которых вел Август. А если б захотели, неизвестно, кто правил Римом сейчас.

– Тиберий Цезарь Август! Кто ж еще?!.

– Ценю твою преданность императору и сам его почитаю, потому поручение консула исполню добросовестно.

– Исполнить можно по-разному, – раздражено сказал Пилат. – Что ты станешь делать, если выяснится, что никакого заговора нет, а эти монеты – всего лишь глупые фальшивки?

– Так и доложу Сеяну.