Денарий кесаря

– Понимаю! – усмехнулся прокуратор. – Последователи сына Иеговы. Боюсь разочаровать тебя, лекарь, в Иудее чуть ли не каждый год появляется новый пророк, "машиах", как они их называют. Появляется много последователей, которые славят пророка. Они готовы растерзать любого, кто усомнится в новом учении. Проходит немного, и люди забывают своего "машиаха".

– Он не "машиах".

– А кто же?

– Бог и сын бога.

– Он представил тому убедительные доказательства?

– Представит через несколько дней.

– И что это будет?

– Воскресение из мертвых.

– Так он умер?

– Нет еще.

– Значит, умрет. Странно для бессмертного бога, не находишь?

– Его родила земная женщина и внешне он такой же человек, как и мы. Только мы не воскресаем после смерти. Вернее, не воскресали до сих пор.

– Ты лжешь! – возразил Пилат. – Я знаю историю. Земные женщины часто рожали детей от богов, после смерти отцы забирали их на небо. Вспомни Геракла!

– Я тоже знаю историю, прокуратор! Боги забирали своих детей, но остальных людей ждал Аид, Тартар или Гадес. Место невеселое.

– Твой бог предлагает лучшее?

– Мой бог дает воскресение из мертвых.

– Означает ли это, что я повешу тебя, а ты оживешь?

– Нет! Человеческое тело умрет и истлеет. Душа останется жива. В царстве божьем она получит новое тело.

– Что это за царство?

– Там правит бог. Там нет голода, болезней, войн и убийств. Там не покупают и не продают людей. Там равны все: те, кто был на земле правителем и последним рабом. Там высшая справедливость: если раб был благочестив в земной жизни, то он сядет ближе к Господу, чем порочный правитель.

– Это вредная вера! – сказал Пилат. – Рим будет бороться с ней.

– Рим проиграет эту войну.

– Рим может проиграть сражение, но не войну! – усмехнулся Пилат. – Немало царей и народов убедились в этом.

– В этой войне сражаются не мечом, а словом.

– Словом не победить легионы!

– Объятые страхом легионы не дорого стоят.

– Кого им бояться?

– В Риме боятся все. Провинившийся солдат едва не обмочился от страха, стоило тебе позвать его. А ведь знает, что жить ему осталось недолго! Ваши души объяты страхом. Легионер боится центуриона, центурион боится трибуна, трибун – легата. Легат дрожит перед консулом, а консул – перед императором. Всесильный император в свою очередь опасается убийц, ему мерещатся заговоры. Появление неправильной монеты расценивается, как покушение на власть императора, в дальнюю Иудею направлен сенатор с заданием ревностно расследовать этот пустяк. Сенатор понимает ничтожность поручения, но не решается возразить, поскольку боится за свою жизнь и жизнь сына. Какой смысл везти меня в Рим? Но сенатор повезет, поскольку опасается, что ему не поверят, а, не поверив, накажут. А ты, прокуратор? Кто может воспротивиться тебе в Иудее? Ты свободен поступать, как заблагорассудится, но ты бежишь от этой свободы, поскольку боишься. Первосвященники могут написать на тебя донос, и ты осуждаешь на казнь невинных, хотя не хочешь делать этого. И еще не одного осудишь… Что стоит величие Рима, если самый могущественный человек в империи дрожит от страха, как последний раб? Нищий, собирающий подаяние у городских ворот, счастливее императора, потому что жизнь его никому не нужна. Что значат легионы, золото, почести, когда ночью ты пробуждаешься от ужаса и, дрожа, высматриваешь, не крадутся ли к твоему ложу убийцы?!.

Я страхом смотрел на прокуратора: тяжелые желваки катались под загорелой кожей его лица, а лоб, казалось, собрался в одну сплошную морщину. Я боялся, что Козму зарежут прямо здесь, не дав закончить. Но этого не произошло. Когда арестованный умолк, прокуратор сделал знак центуриону, и его увели…

Суд над Акимом не затянулся. Отец произнес обвинение, прокуратор спросил подсудимого, что он может сказать в оправдание.

– Я не собирался убивать мальчишку! – буркнул Аким.

– Этот мальчишка – римский центурион! – возразил Пилат.

– Должность не делает его старше… Он не защищался, а я не убиваю безоружных.

– Ты хочешь сказать: если б центурион был в полном облачении и обнажил меч, ты убил бы его?

– Непременно! Не люблю предателей.

– Сенатор считает предателем тебя. Ты клялся защищать его и сына.

– Сенатор запамятовал: я обещал защищать его на пути в Иудею. На земле провинции обещание утратило силу.

Пилат посмотрел на отца. Тот, подумав, кивнул.

– Обвинение в клятвопреступлении снимается, – сказал прокуратор и сделал знак секретарю записывать. – Но это не имеет значения. Подсудимый в суде подтвердил, что собирался убить римского центуриона. Преступление карается смертью. Я приговариваю его!

Лицо Акима не выразило страха.

– Меня повесят с разбойниками, которые сидят в тюрьме? – спросил он.

– Они иудеи, их повесят в Иерусалиме, – пояснил Пилат. – Здесь этому придают значение: иудею важно быть похороненным в своей земле – чем ближе к храму, тем лучше. Тебя отведут в Кесарию. Там решим. Не думаю, что это будет крест. Сенатор сказал: в своей стране ты командовал когортой. Я солдат и считаю: ты заслужил быструю смерть.

Аким удовлетворенно кивнул и посмотрел на конвой.