Дендрофобия

– Девки, а вот по учению квиетизма действие всегда становятся причиной зла, чем бы оно ни мотивировалось. Кто действует, тот всегда потерпит неудачу, поэтому умный человек не действует и не терпит неудачи. «Кто свободен от всякого рода занятий, тот никогда не будет страдать», – процитировал Лёха по какому-то замызганному буклету, какие суют в почтовые ящики всякие свидетели очередного пришествия. – Поняли? А вы всё чего-то суетитесь, всё чего-то надо вам… Эх, да что вам, дурам, объяснять! Моё дерьмо заодно заберите, если не трудно, конечно.

– Ляксей, что же ты творишь? – возмутился дед Рожнов. – Хоть бы в мешочек какой сложил, а то рассыпал на десять метров.

– Ой, старый, и ты тута! Вот я ещё на мешки раскошеливаться буду. Какая вам разница? Вы всё одно тут долго будете корячиться.

– Айда к нам, Лёшенька! – ласково позвала его Ольга Павловна.

– Вот уж хрен вам! Нашли дурака, – Лёха закурил и стал разглагольствовать на тему, что грязь является проявлением жизни, а чистота – это символ смерти, потому что гадит только живой организм, а никак не мёртвый. – Ущучили? В жизни всегда просто-таки обязана присутствовать грязь. А без грязи и жизнь не в радость. Такие чистюли, как вы, несёте в себе смерть.

И Лёха снова швырнул на землю скомканную пачку сигарет.

Удивительно, как это у нас всё базируется на идеях! Даже банальное свинство своё некоторые умудряются на идейные рельсы уложить. То по принципу «ты не можешь нагадить из-за страха и слабости, а я могу!», то вдруг оказывается и вовсе можно подвести под неё целую философскую базу о жизни и смерти. Лишь бы ни черта не делать!

– Вот мой бывший такой же «философ», – сказала Лиза. – Домой придёт, сапоги летят в одну сторону, куртка – в другую. В забрызганных глиной брюках на диван завалится и лежит. Я ему говорю: ты бы хоть сапоги на улице о траву вытер или ополоснул, что ли – луж-то там полно. А он мне: «Не царское это дело». Полдня тратила только на то, чтобы за ним всё убрать. Я поем и сразу тарелку с ложкой вымою, а он поест – горы посуды, словно целый взвод отобедал. Дети с улицы придут, сапожки около стеночки поставят, а он придёт, так на всю квартиру земли да глины кусками натрясёт, хоть огород сажай. Вымоешь всё, уберёшь, а на следующий день всё сначала повторяется. У моих родителей две козы были, корова и гуси, а такой грязи от них не было.

– Вот он и сбежал к другой дуре, что ты его так плохо обхаживала, – съязвила Марина.

– Ой, и не говори. Я сначала так переживала, когда он к этой бабе в Райцентр уехал! Даже, стыдно сказать, хотела на неё порчу навести в отместку.

– Ха-ха-ха!

– Вот ей-богу! А потом как-то увидела её, так и не узнала. Она ведь раньше такой гарной девкой была – слов нет, какой красавицей была! А тут я её увидела: идёт вся согбенная, четыре сумки с продуктами тащит, туфли стоптанные, причёски нет, лицо измождённое, под глазом синяк. Так мне её жалко стало! А ещё так стыдно, что я когда-то ей зла желала из-за своего беглого. Думаю: бедная ты, бедная…

– Во-во, – поддержала разговор Ольга Павловна. – Она, наверно, как тебя увидела, так прокляла, что ты ей такой брак подсунула.

– Да она меня и не узнала.

– Тебя и не узнать теперь. Ты раньше как авоськами обвешаешься со всех сторон, так и не разглядишь – женщина там идёт или танк в наступление едет.

– Неужели я так ужасно смотрелась замужем? Да нет. Это я просто переживать из-за него перестала. Сначала-то переживала, а потом чувствую, что у меня теперь столько свободного времени образовалось, которое раньше на уборку за ним тратила. Мне и сын сказал: «Мама, хватит слёзы лить. Всё равно, ты самая лучшая. Давай в кино и театр по выходным будем ездить». Вот, завтра в «Мюзик-холл» едем.

Вдруг на пятом этаже распахивается окно, оттуда высовывается молодая деваха лет восемнадцати, которую все в округе кличут Вилкой, и с воплем «бе-э!» начинает блевать на землю. На стене дома и стеклах окон нижних этажей остаётся след, как белый и толстый рубец на коже. Лёха так и согнулся пополам от приступа хохота. Мы же переглянулись и, как и положено терпимым людям, пожали плечами, словно хотели выдавить из себя знаменитое оправдание «что естественно, то не безобразно». Нынче вообще все какие-то очень уж естественные стали, как в хулиганской детской песенке «хорошо быть кисою, хорошо – собакою: где хочу – пописаю, где хочу – покакаю». Хотя, где те киса и собака, которые смогли бы столько нагадить?

– Эй, люди, – обращается Вилка к нам хриплым голосом, – а какой сегодня день?

– Суббота, – отвечаем мы хором, растерявшись от своей толерантности.

– А месяц какой? – вытаращила она безумные от водки глаза.

– Апрель.

– Ой-ё! Как же ещё долго до лета!