Деньги на ветер

Номер 44 — маленький желтый домик на колесах в стороне от других.

Вокруг сновало много народу. Играли дети, взрослые сгребали опавшие листья, женщина, укрыв одеялом ноги, читала книгу.

Это свидетели. Плохо. Надо было вчера все выяснить. В такой обстановке надо бы действовать ночью.

До Фэрвью два километра. Назад с пустыми руками не пойду.

Пока меня не успели заметить, я скрылась в лесу. Надо проверить, нельзя ли подойти к нужному дому с тыла. Вскоре я увидела поросший травой двор, в лес от него была протоптана тропинка.

Во дворе валялись автомобильные камеры, виднелись верстак и токарный станок. Рядом возвышался пикап «додж», вернее, его остов.

Была б я настоящим профессионалом, я бы все осмотрела, записала и выждала, но сейчас на это нет времени: какое-то чувство подсказывало мне — надо действовать без промедления. Имя этому чувству было «безысходность».

Я вышла из-под деревьев и приблизилась к домику сзади. Достала из рюкзачка и натянула на голову лыжную маску. Вставила нож в щель между дверью, затянутой сеткой, и притолокой на уровне замка. Пластик лопнул с громким щелчком.

Во дворе через два дома начала лаять собака, но вскоре перешла на рычание и умолкла.

Сердце колотилось о ребра. С ума сошла. Убирайся отсюда, пока не поздно. Но я повернула ручку и оказалась в крошечной грязной кухне. Кастрюли и сковородки на газовой плите, на столе коробка с блинной мукой, рядом пакет молока. В ящике, обитом шерстяной тканью, возле стиральной машины спала крошечная собачка. Проснулась, моргая, уставилась на меня. Рассмотрев, положила голову на лапы.

Глупо, Меркадо. Убирайся, пока не поздно.

Я сжала в руке нож и толкнула дверь в следующую комнату.

Это оказалась гостиная и столовая одновременно. В кресле спиной ко мне, с банкой пива в руке, сидел мужчина, смотрел телевизор. Трудно было определить, крупный он или малорослый, молодой или старый. В другой руке, должно быть, он держал пульт дистанционного управления: каждые пятнадцать-двадцать секунд один канал сменялся другим.

Стены комнаты были выкрашены в неяркий желтый цвет; если не считать нескольких газетных вырезок на полу, все довольно опрятно. Вдоль стены стояли шкафы, через окно, выходящее на фасад, я видела детей, они перебрасывались мячом для американского футбола.

Чем дольше я так стояла, тем труднее было начать.

Неслышно ступая, стараясь, насколько это позволяли натянутые нервы, не совершать лишних движений и не шуметь, я сделала несколько шагов к креслу. Посмотрела на нож.

Как я это сделаю?

Быстро.

Одним движением. С первой попытки, потому что второй не будет.

Становлюсь у него за спиной, смотрю сверху вниз на макушку. По краю лысины кайма седых волос.

Сжимаю нож, делаю глубокий вдох. Нож рассекает воздух и замирает у его горла.

— Не двигаться! — предупреждаю я.

— Твою мать! — пугается он, но не двигается.

— Это охотничий нож, он у яремной вены. Не шевелись, не то рассеку — умрешь через минуту. Ты меня понял?

— Да, понял, — говорит он с неожиданным хладнокровием, как будто маньяк с ножом, появляющийся во время телепередачи, — явление для него неприятное, но вполне обыденное.

— Поставь пиво, — командую я.

— Чего тебе надо? — спрашивает он.

— Пиво поставь.

Он ставит банку на столик рядом с креслом.

— Чего надо? — снова спрашивает он.

По-прежнему держу нож у яремной вены, другой рукой достаю наручники и бросаю ему на колени.

— Надень. Очень медленно, — приказываю я.

— Нет уж. Ты меня убьешь.

— Никого убивать я не собираюсь. Скоро уйду, будешь смотреть дальше. Обещаю: сделаешь, как говорю, будешь цел и невредим.

— Гм, прямо не знаю, — говорит он.

— Я что, похожа на убийцу?

— Понятия не имею.

— Делай, что говорю!

Он втискивает запястья в наручники.

— Никогда таких не носил, — ворчит он.

Руки у него сцеплены, я выхожу из-за кресла. Вид маски его сильно пугает. Пока он приходит в себя, проверяю, надежно ли защелкнуты наручники. Надежно. Хорошо.

Он совсем не такой, как я себе представляла. Лет шестьдесят пять, может быть, семьдесят, в клетчатой рубашке и темно-синих джинсах. По всему видно, что работал не в офисе — синий воротничок. Глаза зеленые, проницательные, добрые. Тяжело было бы убить такого человека.

— Почему бы тебе не сесть? — предлагает он.

— И в самом деле.

Выключаю телевизор, сажусь в кресло-качалку напротив него. Кресло-качалка. Будто только вчера в Сантьяго-де-Куба я наблюдала за маленьким торжествующим Рики, сидевшим в кресле-качалке дяди Артуро. Рики выигрывал, мама смеялась, папа подмигивал, Лиззи разревелась. Годы ушли как игральные карты. Исчезла Куба, я в стране, о которой можно было только мечтать, в Америке, в безымянном местечке в пригороде горного городка в Колорадо, напротив меня пожилой мужчина, папа умер, Рики — голубой, у мамы вот-вот вовсю разыграется болезнь Альцгеймера, а сама я не говорила с Лиззи, Эсми или дядей Артуро уже лет десять.

— Ну, — говорит он. — Чем могу?

— Простите?

— Чем могу быть полезен?

— Я по объявлению, в газете.

— Какому объявлению?

— Насчет оружия.