Деньги: Записка самоубийцы (Money: A Suicide Note)

И напоследок он обычно выдает пару-тройку низкобюджетных угроз и рыков. Он как тот дешевый громила, которого папочка на меня предположительно науськал. Таких невозможно принимать всерьез. За ними не стоит денег. Но он звонит снова и снова. Теперь он звонит все чаще, особенно поздним вечером, когда мне тяжело отличить его голос от всех других голосов.

Этих голосов столько… Одним больше, одним меньше – вреда не будет. Хотелось бы надеяться, что не будет. Ну, в крайнем случае, чуть-чуть.

Теперь все на мази – без вариантов, на мази, – стоило только мне разобраться наконец с Гопстером. Он стал совсем как шелковый. Даже согласился поменять имя.

– Давид Джи, – предложил он под занавес нашей долгой беседы. – Что скажете? Был же Малькольм Икс.

– Кстати, – вдруг пришло мне в голову поинтересоваться, – а среднее-то имя у тебя есть?

– Есть. Джефферсон. Матушке эта тема не нравится, с сокращением. Она говорит, что я отступаюсь от веры.

– Ни хрена подобного, – объявил я. – Для друзей ты как был, так и останешься Гопстер. Малыш, считай, что заново родился. Давид Джи – просто идеально.

Обстоятельства сделали все за меня. Вчера во второй половине дня я подъехал на «Ю-Эн Плаза» обсудить сценарий – и миссис Гопстер открыла мне дверь, прижимая к носу окровавленный платок. Она старательно прятала взгляд, но я заметил вокруг глаз чернющие синяки. Точно – ей крепко вмочили по переносице, причем совсем недавно. Повеяло мордобоем, парафинно-бытовым, и меня бросило в жар.

– Ой, – произнес я. – Вам помочь?

Я протянул к ней руку, но миссис Гопстер стыдливо отмахнулась. Ее крохотная фигурка показалась мне еще более скукожившейся. За ней, в глубине кухни, я увидел мистера Гопстера – в жилетке и с банкой пива тот растекся в кресле перед телевизором. Он окинул меня тем же взглядом бешеного быка, ткнул пальцем в испещренный заботами лоб и беззвучно произнес: «Пх!».

Давида я обнаружил в темной пропыленной гостиной на другом конце квартиры. Сложив руки, он сидел на краю стола, его мускулистое лицо было неестественно спокойно.

– Давид, что стряслось?

– Яубью его, – без выражения проговорил он. – Я убью его, – серьезно, раздумчиво подтвердил он и направился к двери, ко мне.

Я придержал его за плечи – таки да, он весь был, как взведенная пружина. И сомневаться нечего, он действительно может убить. Вряд ли убьет, но спокойно мог бы. Я увидел свой шанс и решил не упустить, из меня так и брызнуло красноречие или авторитетность, короче, высокий стиль, без которого с актерами не управиться. Потом я услышал собственный крик:

– Нельзя! Ты не должен его убивать! Он- это ты. Твой пахан – это ты, и ты – это твой пахан. Ты лучше, но когда-нибудь ты будешь таким же – и брюхо, и жилетка, и пиво, весь комплект. Никуда ты от этого не денешься. Даже когда он умрет. Я знаю, что говорю. У меня тоже есть пахан.

– Вы хоть понимаете, как это мучительно?!

– Вот и расскажи. Прямо сейчас.

Он вдруг хныкнул, совершенно по-детски. Лицо его скривилось от натуги, но все же наконец он выдавил:

– Это как с моим именем. Это как… что бы я ни делал, сколько бы ни зарабатывал, как бы ни играл, меня всегда держат за идиота. Как в анекдоте.

– Малыш, мы все как в анекдоте. Самое типичное ощущение двадцатого века. Все мы ходячие анекдоты. Давид, с этим надо просто сжиться. Не жизнь, а анекдот, сечешь?

И мы три часа проговорили в этой темноте, я и мой младший кровный братишка.

– Филдинг, а у тебя когда-нибудь бывает такое ощущение?

– Пожалуй, что и нет, Проныра. Но мне же всего двадцать пять, и пока у меня никаких проблем с родителями. Зарекаться боюсь, никуда от этого дерьма, наверно, не денешься, в конечном-то итоге. Расскажи-ка, Джон. Мне любопытно.

Мы закруглялись с бумажной работой в нашей мансарде. Тоскливо, но не особо утомительно – я просто сидел за столом и подмахивал документ за документом. Филдинг успел учредить компанию – ТОО «Плохие деньги» – и нанял трех девиц плюс рассыльного. Они работают этажом ниже. Еще почти каждый день приходит законтрактованный юрист.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо.

– Скажи-ка, Джон. Что ты делаешь в Нью-Йорке, когда приспичит по бабам? Только не говори, что блюдешь верность той своей вертихвосточке.

– Селине? Ну, – хитро сощурился я, – она знает, как меня ублажить. Мне хватает.

– Слушай, есть одно предложение, можно на пару. Заведение на Пятой авеню. Первым делом – амброзия со льдом. Потом царица Савская заводит тебя в свой будуар и руками, губами, всем чем может делает тебе такую эрекцию, какой отродясь не бывало. Какой отродясь не видел. Опускаешь взгляд и думаешь: мать-перемать, это еще чье? Поднимаешь взгляд, а панели в потолке расходятся. И знаешь, что оттуда?

– А оттуда хлобысть – и тонна дерьма.

– Ну черт возьми, Проныра, как можно быть таким неромантичным? Так вот, потолок раскрывается, и к тебе на шелковом канате спускают натуральную принцессу, всю в масле. Она делает шпагат. Понимаешь, о чем я? Вы стыкуетесь, ну, на полдюйма. Потом заходит трехсотфунтовый сумоист, берет ее за ногу и закручивает, как волчок.

– Господи Боже.