Деньги: Записка самоубийцы (Money: A Suicide Note)

Должен признать, видок был действительно страшноватый – как вулканический зоб. По ощущению казалось, что щека вмята от нижней челюсти до глазницы. А что в недрах творится – лучше и не думать. Растягивая губы, я слышу скрежет хрящей. Поворачивая голову, чувствую искрение тканей. Зевок чреват катастрофическими последствиями. Воистину катастрофическими. Скуловая кость на ощупь обманчиво тверда – пока, – но кажется иной, структурно иной. Пережить это горе будет тяжело. И другое, более глубокое.

– Понимаю, – проговорил он, – значит, стиснете зубы и будете терпеть. Что случилось-то?

– Я был в пивняке, – сказал я.

– И что случилось?

– Мы немного повздорили с одним типом.

– Что случилось?

– Я не хочу об этом говорить. Нельзя, что ли, сменить тему?

– …Ну хорошо. На самом деле я хотел бы вернуться к теме мотивировки. Мне кажется, эта идея взята из искусства, а не из жизни, не из жизни в двадцатом веке. Сейчас мотивировка зарождается в голове, а не в окружающем мире. Другими словами, это невроз. К тому же некоторые, эти золотые мифоманы, прекрасные лгуны – они как художники, отдельные из них. Возьмем другой недавний феномен- беспричинные преступления. Прошу прощения. Вы слушаете?

– Да, да.

Случилось вот что.

Я стоял, шатаясь, возле зеленой кровати. Все заняло меньше минуты; ну прямо… ну прямо Сорок вторая стрит. Кошмарно воняло горелым полиэтиленом, загашенными плевком свечами, серой или порохом. Пытаясь натянуть штаны, я согнулся в три погибели от нового приступа мучительной тошноты. Жесткое порно на то и жесткое, до нутра конвульсии пробирают. До самой что ни на есть сердцевины. Врон распростерлась на брюхе, выкатив глаза, высунув язык, – но настолько оцепенело, что я замер и прислушался к ее дыханию. Едва слышный присвист сопровождался тихим ритмичным чмоканьем. Я обернулся. В дверях стоял Барри Сам и жевал резинку.

– Плакали, Джон, твои денежки, – невозмутимо произнес он. – Со свистом канули. – И показал, куда именно.

Я протиснулся мимо него и сбежал по лестнице. Толкнул зеркальную дверь. Я понимал, что это еще не конец, отнюдь.

У опустевшей стойки меня ждал талантливый Толстый Пол. В руке у него был черный носок. Я понимал, что это значит. Казалось, ноги подо мной дрожат и расплываются – словно при виде сквозь воду. Интересно, а черный ход заперли? Какая разница. Бежать все равно без толку. Поймают же и тогда отделают как следует, живого места не оставят. Не в той я был форме, чтобы бежать. Да и стоять тоже, но стоять было надо.

– Нет, – объяснил Толстый Пол, – так просто не уйдешь. Ну куда ты, дурашка? Все должно быть честно, Джон. В смысле, они же только во вторник поженились.

Он закивал, растянув бледные губы. Подошел к бильярдному столу. Шары упали с фугасным грохотом, раскатились по сукну. Он продемонстрировал мне два, черный и белый.

– Ну хватит, – сказал я. – Сколько можно. Да мы же как братья.

Толстый Пол смеется редко – такое впечатление, что его рот для этого просто не приспособлен, – но сейчас он рассмеялся. Потом опять посерьезнел. Задумался. Вернул шары на пронзительно-зеленое сукно и зашел за стойку к кассе. Звякнул колокольчик. Сигнал к началу первого раунда. Нет, пятнадцатого. Толстый Пол достал два столбика монет в банковской упаковке. Вложил в носок и потянул тяжело обвисшую черную мошонку.

– Весит примерно так же, – заинтересованно проговорил он, – но с монетами гибче. Въехал? Заживет быстрее.

– Слушай, Толстый Пол, – сказал я. – Деньги. Сколько он тебе обещал? Полтаху или типа того. Я дам тысячу. Только отпусти.

Толстый Пол нахмурился.

– Да нет, это же выпивкой. Не деньгами. Про пятьдесят фунтов – это он так, в «Крысе-мутанте» трепался. Ладно тебе, Джон. Смотри на вещи проще.

Он подошел поближе. В такт шагам донесся тихий ритмичный перезвон. Не чмоканье.

– Куда? – спросил я.

– В лицо.

– Как сильно?

– Со всего размаху.

– Сколько раз?

– Всего один. Но без сопротивления. Договорились? Извини, Джон.

Я не двинулся с места, чтобы то, что должно произойти, произошло поскорее; чтобы уж поскорее конец.

Сверху послышался шум, гневный или боязливый возглас – но это мог быть и смех, просто смех. Качнувшись, рука ушла на замах. Продолговатый черный мешочек соблюдал дистанцию. Куда ему спешить, он успеет качнуться, когда рука замахнется полностью, – второе качание.

Через некоторое время я услышал лязг отодвигаемых засовов, и Барри Сам помог мне выйти в пронизываемый сполохами туман. Я снова упал. Он посмотрел на меня сверху вниз, презрительно и радостно. Презрение было мне знакомо, а вот радость – это что-то новенькое. Долго ему пришлось дожидаться этой радости. Целых тридцать пять лет.

– Ну что, сынуля. Теперь мы квиты.

– Ты, – выдавил я. – Ты мне отец или кто.

– Или кто, – ответил он, а потом сказал, кто мой настоящий отец. – Толстый Джон, жиртрест хренов – ну совсем ничего не знаешь, ублюдок этакий, сукин ты сын.