Дэниел Мартин

— Мне назначена аудиенция перед сном. — Она опять скорчила рожицу. — Даже не знаю, что страшней. То, что она терпеть не может Бернарда, или что хочет его сюда пригласить. — И сразу же заговорила о другом: — Жалко, что она пригласила Фенуиков. По правде говоря, он довольно забавный. Этакий старый ловелас. У него уже третья жена.

Оказывается, Каро уже знакома с будущим Сэмом Голдуином, по поводу предприятия которого мне предстоит давать советы. Он учился в Итоне одновременно с Ричардом; «точь-в-точь Ричард, только ещё глупее». И добавила презрительно, словно я мог устыдиться её знакомства с подобными людьми, что он — лорд. Это сильно облегчило мою совесть — ведь я собрался было утаить правду.

Несмотря на чопорную обстановку, ужин прошёл вполне сносно. Итальянка-домоправительница, которая явно умела готовить, вносила блюда в столовую, но на тарелки мы накладывали себе сами, а присутствие детей делало разговор безопасно-успокоительным. Мы с Эндрю обсуждали фермерские проблемы и деревенские дела. Джейн рассказывала Нэлл о тех, кто ей позвонил или написал, а Каро вполуха прислушивалась к их разговору, одновременно беседуя с сестрой, явно переживающей первые приступы увлечения своим пони — мании, которой когда-то страдала и Каро. Даже Пол оказался вынужден принять хоть какое-то участие в разговоре.

Однако, как это обычно случается, когда все и каждый стараются вести себя так, чтобы комар носа не подточил, ситуация казалась хоть и не неприятной, но несколько ирреальной. По всей вероятности, впечатление это создавал и сам дом, глухая тишина за окнами, странная атмосфера, столь характерная для представителей английской аристократии в привычной им обстановке, — им почему-то всегда удаётся выглядеть так, будто они играют пьесу, написанную кем-то другим, будто они вовсе не владельцы этого антуража, а всего лишь привыкли к нему, как привыкают актёры к театральным декорациям. Что, разумеется, абсурдно, так как никакой другой класс так цепко не держится за свои владения. И всё же внешне единственный реальный представитель аристократии в этом доме — Эндрю — выглядел гораздо естественнее, чем все остальные. Демонстрируя ещё одну типическую черту данного биологического вида, он ухитрялся показать, что не сомневается — все мы живём более или менее так же, как он.

Время от времени я ловил взгляды Каро: она пыталась догадаться, что я думаю обо всём этом; но, что ещё удивительнее, на меня поглядывала и Джейн, хоть и более осторожно… будто она размышляла, на чьей же я стороне, кто я теперь, после столь долгого отсутствия? Я даже заподозрил, что она тайно посмеивается, видя, как загоняют в угол эту безответственную стрекозу, заставляя выполнять свой долг. И всё же, как бы убедительно она ни старалась играть роль привычного гостя в доме сестры, в ней чувствовалась сдержанная настороженность, неестественная сама по себе и не свойственная прежней её натуре. Это не была обычная для Оксфорда настороженность, присущая всякому скептическому уму, вынужденному постоянно подчиняться условностям, уступать обстоятельствам, но что-то иное, чреватое тяжкими последствиями; возможно, как предполагала Роз, здесь — наоборот — вера вынуждена была уступать скептицизму. И Нэлл способствовала этой настороженности своим всегдашним стремлением не дать никому помолчать. Ужин продолжался, Джейн говорила всё меньше и меньше, и её молчание напомнило мне об одной из её главных черт в юности — о совестливости. Она глубоко интересовала меня и в то же время отталкивала… мне виделась в ней и ещё одна, гораздо менее привлекательная, черта — стремление судить других по собственным, высшим моральным критериям, отказывая простым смертным в возможности постичь её истинную суть. Именно эти критерии лежали в основе её новообретённых догм, так же как и прежних, были более прочными, чем они, именно этого она, по всей вероятности, и искала подсознательно в новых догмах… искала подтверждения критериев, недалеко ушедших от теории сдержанности, проповедовавшейся Оксфордским движением. Истинность этих догм оказывалась менее существенной, чем то, что из-за трудности их понимания, их загадочности, их эзотерического жаргона они могли легко и просто удерживать в повиновении людские толпы.