Дэниел Мартин

В те времена следовало гордиться тем, что можешь представить его друзьям, несмотря на его постоянную кривую ухмылку, на то, что он всегда, словно пиявка, стремился найти незащищённое место. Диллон-остряк, Диллон-сплетник, столп, на котором держится «Айсис»96: известность в университете была миррой и ладаном, а Барни мог раздавать их щедрой рукой. Он тоже был из рано созревших молодых людей, но его зрелость ничего общего не имела со зрелостью Энтони: он уже подвизался на Флит-стрит, уже как бы и на неведомом ещё телевизионном экране, обаятельный с людьми неизвестными и сыплющий язвительные инсинуации в спину людям известным. Уже тогда, в театральных и кинорецензиях, ему особенно удавался тон утомлённого жизнью знатока; в колонке светской хроники он умел быть изощрённо-злобным, а в более серьёзных работах его патологический эгоцентризм легко сходил за непредвзятость и честность. К тому же он умел забавно передразнивать других.

Дэн застал его растянувшимся на кровати. Барни тоже заканчивал университет. Подняв от книги глаза, он подмигнул Дэну с видом заядлого спекулянта:

— Хочешь, сенсацию подкину за пятёрку?

Дэниел ухмыльнулся, поддерживая взятый тон:

— У меня самого этого товара навалом — отдаю за бесплатно.

— Только рафинад, дружище. Песок не берём.

— Серьёзно, Барни. Фантастическая новость. Просто фантастическая.

Диллон смерил его оценивающим взглядом, потом недоверчиво улыбнулся:

— Ладно, валяй.

Через неделю в колонке светской хроники появилась заметка:

«Мы услышали эту новость прямо из первых — немых как могила уст: наш юный будущий Бен Джонсон97 от огорчения утратил дар речи… и слава Богу, скажете вы (по не мы — мы-то любим многообещающего малыша). Кажется, по рассеянности он перепутал божественных близняшек — загрёб не ту на лодочный крут по затхлым водам заброшенной протоки, и тут-то… да ладно, вы ведь и сами газеты читаете.

Откуда ж огорчение? А у протоки, други мои, имеется определённая репутация: одну ли Нэлл, и один ли раз? Видала она и других зараз в тимьяне и камышах. Злосчастная парочка утверждает, что забралась в камыши позаниматься в тиши. Очаровательная наивность, мы с такой не встречались с тех самых пор, когда некая девица отправилась в публичное заведение поучиться в теннис играть.

Ох уж эти мне игроки и игруньи! Когда же они поумнеют?»

Дэна обидел вовсе не тон заметки, когда он её прочёл, а её краткость.

И вот теперь, четверть века спустя, я встаю и пожимаю ему руку.

— Барни! Сколько лет, сколько зим!

— Невероятно. Только вчера о тебе разговаривал.

Он качает головой, полный удивления и замешательства, которое не в силах передать словами, но хочет, чтобы я знал об этом. Он держит портфель, через руку перекинут модный плащ; костюм явно сшит по самой последней моде, но носит он его нарочито небрежно, сорочка без галстука, ворот расстёгнут. Он продолжает:

— С Кэролайн.

Должно быть, заметив, что я поражён, пояснил:

— По междугородке. Она разве тебе не сказала?

— Что «не сказала»?

— Она теперь у меня работает. Секретарём. Уже три недели.

— Мне казалось, ты ушёл…

Подошла стюардесса и улыбнулась ему. Явно знала, кто он такой.

— Мы готовимся к взлёту. Не хотите ли пройти на своё место, мистер Диллон?

— Ох ты Господи. Вот возьму и напишу на вас жалобу, чтоб неповадно было! — Барни ухмыльнулся ей и повернулся ко мне, не загасив ухмылки: — Девочка знает, я смертельно трушу в воздухе. Здорово, что мы встретились, Дэн. Я только своё барахло положу… Объясню потом.

Я смотрел, как он идёт по проходу, отыскивает свободный ряд кресел. Та же самая стюардесса суетилась, помогая ему устроиться. Если он ещё и не переспал с ней, то явно намеревался предложить ей это. Я заметил, что англичане — муж и жена, в креслах через проход от него — тоже его узнали: наверняка видели по телевизору.