Дэниел Мартин

Деймон412 — поиски себя. Дэн обвёл взглядом комнату. Он смотрел на себя как на человека, который глубоко чувствует искусство, но сам не обладает талантом это искусство создавать; так чувствуешь себя перед великими композиторами и исполнителями музыкальных произведений, перед великими художниками; такое чувство он раз или два испытывал, наблюдая актёрскую игру на экране, на сцене: обладаешь способностью убедиться в превосходстве чьей-то гениальности… и в то же время — измерить степень своей собственной бесталанности, а в случае Дэна — почувствовать презрение к собственному благополучному, полному компромиссов, не вполне самостоятельному коллективному искусству. Единственная надежда — театр, но он задушил в себе эту надежду, как ему теперь кажется, в самом зародыше. Вдруг ему подумалось, что и будущий роман — всего лишь несбыточная мечта, ещё одна попытка достичь невозможного.

Страх перед грандиозностью задачи: создание целого мира, в одиночку, без чьей-либо помощи, без путеводителя… цель подсмеивалась над ним, словно недостижимый горный пик… Заурядность, серость, облачённая в халат. Он не сможет ничего сделать. И не важно, что то, что он сейчас чувствует, чувствовали все писатели, все художники в начале творчества, что не испытывать страха на деле было бы наихудшим предзнаменованием из всех возможных; не важно, что у него в руках уже есть один прекрасный путеводитель… он не сможет ничего сделать. Не сможет прежде всего потому, что все эти мысли — лишь метафоры: и отношение они имеют вовсе не к художественному творчеству, а к тому лицу, глядя в которое он там, в коридоре, пожелал спокойной ночи.

Сапожник, до последнего не желающий менять своё шило, Дэн попытался найти спасение в той доле практического, хотя и нисколько не выдающегося ума, которой обладал; он отложил Лукача, сел за стол и принялся работать над эпизодом. Полчаса спустя он уже перечитывал три страницы написанного текста. Начал сокращать диалог. Постепенно становилось всё яснее, что суть сцены может быть передана уже тем, как Китченер подъезжает на коне к памятнику, как смотрит, какое у него выражение лица, как скачет прочь: ему самому не нужно ничего говорить. Сцену можно было выстроить и в молчании других голосов, так было бы ещё лучше.

Дэн сделал второй набросок: теперь он занимал всего одну страницу. Он знал: эту сцену вычеркнут первой, если возникнет проблема времени, а она обязательно возникнет. Но всё-таки обвёл кружком самую важную фразу, когда перечитывал новый набросок: в молчании других голосов.

И лёг спать: теперь он наконец-то сможет заснуть.

Перелёты

День, проведённый в Абу-Симбеле, не доставил им удовольствия.

Гражданский аэропорт в Асуане был буквально оккупирован военными, и им пришлось проехать много миль в глубь пустыни чуть ли не полпути назад к Луксору — так им по крайней мере казалось, — чтобы добраться до временного аэродрома. Полёт на юг, над лунным пейзажем и амёбовидными островами озера Насер, над беспредельной зыбью песчаных дюн Нубийской пустыни, был достаточно интересным, да и восстановленные святилища тоже — на первый взгляд. Однако очень скоро все они стали казаться сплошной подделкой, плодом пустой и в буквальном смысле монументальной траты усилий и денег. Наиболее ясно Дэн понял это внутри искусственного холма, возведённого, чтобы поддержать — в который уже раз — мегаломанию Рамсеса II. Внутри холм представлял собою просторный металлический купол, лабиринт стальных лестниц и перекладин, генераторов, машин… дурно направленной изобретательности: Рамсес II в удвоенном масштабе. Всё это напомнило Дэну одну из стадий работы на съёмочной площадке, дорогостоящие изобретения и выдумки в его собственной профессии.

Они наскоро перекусили взятыми с собой бутербродами, сидя на набережной и разглядывая горизонт, испещрённый точками грязно-серых холмов; потом старенький автобус, дребезжа и захлёбываясь, подвёз их к протянувшейся в пустыне взлётной полосе; а после перелёта — утомительное возвращение в Асуан на такси. Дэну казалось, что день потерян, и он стал побаиваться Сирии, перспективы таких вот скучных и пыльных поездок никуда и низачем.

Однако на этот раз он сумел скрыть своё настроение лучше, чем в прошлый. Джейн тоже помогла, хотя бы тем, что успешно играла роль идеальной спутницы в более тривиальном смысле, чем то, что имел в виду Дэн: она не принимала всерьёз мелкие неприятности и разочарования. Но подспудно эта её предусмотрительность, эта заботливость говорила почти о том же, о чём вчерашние споры. Хорошо ей быть более внимательной, чем требуется, выказывая тем своё раскаяние, но ведь её предусмотрительная заботливость устанавливает меж ними ещё более непреодолимую дистанцию! Ему виделась в этом не искренняя доброта, а всего лишь добропорядочность. Но жаловаться было не на что.