Дэниел Мартин

Пат. Но Дэн не отпускал её руку. Теперь его раздражение распространилось более широко, на всю их историю, их тип людей, их время. Они воспринимают себя — или свои воображаемые моральные устои — слишком всерьёз. Это и в самом деле ярко выразилось в зеркалах, висевших в его оксфордском жилище: всепоглощающий нарциссизм целого поколения… все их либеральные взгляды, стремление жить правильно и правильно поступать, основывались не на принципах, воспринятых извне, но на поглощенности собой. Вероятно, в том-то и была доведённая до предела вульгарность, что они пытались соответствовать современному им представлению о духовном благородстве, как будто, посмеиваясь в душе над верой в загробную жизнь, никогда не думали о себе как о живых существах, наделённых всего лишь одной жизнью и обитающих на умирающей планете, как будто на самом деле каждый обладал бессмертной душой и собирался в конце времён явиться на Страшный суд. И даже если то, чего ты хотел, было столь невинным, личным, незначительным… соблазн сказать всё это Джейн был очень велик. Но, видимо, поняв, что обречён на неудачу, он решил опустить доводы и перешёл сразу к выводу. Повернувшись к ней и глядя ей прямо в глаза, он сказал:

— Слушай, почему бы нам не повести себя как нормальные люди и не провести эту ночь в одном номере?

— Потому что это ничему не поможет.

Он пробормотал с шутливой язвительностью:

— Говори за себя.

Но она не смогла ответить на шутку, даже не улыбнулась. Он сжал её руку и заговорил ещё тише:

— Ты же знаешь, речь вовсе не о том. Мне просто хочется обнять тебя, прижать к себе. Быть рядом.

Взгляд Джейн был устремлён вниз, на пол, чуть ли не сквозь него, на что-то за его пределами. Дэн снова сжал её пальцы, но они казались безжизненными. Лицо её нисколько не смягчилось, однако, кроме мрачного упрямства, была там и глубокая печаль, как у существа, загнанного в угол, но неспособного сдаться.

Как была бы нарушена наступившая тишина, Дэну узнать не пришлось: появился Лабиб (как показалось в тот момент — к счастью) и подошёл к ним, Не сядут ли они за стол. Еда готова. Они встали и, хотя выбрали столик подальше от Лабиба, на другой стороне комнаты, чувствовали себя неловко, зная, что он может их услышать. Обслуживал их молодой араб. Тушёная баранина на холмике плова, всё очень просто, но вполне аппетитно… аромат тмина и каких-то других экзотических трав… и рис был очень хорош. Дэн взял ещё пива. Они сидели лицом к Лабибу, который ел то же самое футах в двенадцати от них. Ему явно доставляло удовольствие щеголять знанием английского языка. Косоглазый старик проснулся, в перерывах между блюдами молодой араб снова садился рядом с ним; из кухни явился повар и сел у печки. В порядке исключения Лабиб на этот раз признал, что не всё в Сирии так уж плохо: он знал повара с давних пор, когда тот ещё работал в гостинице в Дамаске. Им надо бы съездить в Дамаск, соук там очень неплохой, дешёвый, много народной одежды, ювелирных изделий… Джейн отвечала ему чаще, чем Дэн, опять, как истинная дочь своего отца, взяв на себя роль любезного дипломата; беседа велась через довольно большое пространство, разделявшее столики. Как будто ничего не произошло, ничего не было сказано; но они избегали смотреть друг на друга.

Подали две миски йогурта, вазу с апельсинами, потом — кофе по-турецки. Обсудили с шофёром планы на завтра. Он хотел отправиться в обратный путь примерно в полдень. Надо побывать в музее, посмотреть бани, захоронения и сам мёртвый город… слишком много всего, придётся встать на заре, в семь, если они хотят всё посмотреть. Он слышал прогноз погоды по радио. Тумана не ожидается, но будет облачно, может пойти дождь. И прежде, чем он закончил, завтрашний день предстал перед ними пугающе напряжённым из-за нехватки времени, множества обязанностей и гнетущего уныния. Потом Лабиб заметил, что в гостинице имеется старый французский путеводитель, они, если хотят, могут его почитать. И он заставил старика принести книжку.