Дэниел Мартин

— Он всё время говорил о необходимости исправить неудачный проект. Я полагаю, что за всем этим крылось представление о каком-то мифическом истинном союзе — нашем с тобой браке, который он… которому он помешал. — Джейн опять не откликнулась на молчаливое приглашение высказаться. — Вроде бы ты — запертый шкаф, единственный ключ от которого в моих руках. А у меня создалось впечатление, что он не только живёт в прошлом, но ещё и зачеркнул для себя всю последовавшую за этим прошлым реальность. Я попытался сказать ему об этом. Не думаю, что он меня услышал.

Я ждал, чтобы она согласилась или возразила. Дверь комнаты была открыта, и я слышал, как прошла к себе наверх девушка-француженка. Этажом выше тихо закрылась дверь, и мы расслышали над нашими головами слабый отзвук шагов — как когда-то, в совершенно иных обстоятельствах.

Наконец Джейн сказала:

— Боюсь, в душе он так никогда и не повзрослел.

— Я не подозревал, что все связи между вами настолько порваны. Фактически оборваны напрочь.

— Наша семья стала похожа на те семьи, которые выживают лишь потому, что партнёры копят и хранят друг от друга свои тайны. Запретные зоны.

— Так не похоже на то, с чего начиналось.

— Я думаю, наша предположительная полная откровенность друг с другом всегда была несколько… — Она не закончила фразу.

— Ну, не вижу ничего предположительного в той полной откровенности, что заставила тебя рассказать ему о нас с тобой.

— Если не считать, что с того момента наш предположительный брак строился на тайне, о которой я ему ничего не сказала.

— Не так уж долго. — Джейн промолчала. — Когда же ты ему сказала?

— Когда мы были в Штатах. Летом.

— Как он это воспринял? Плохо?

Она потрясла головой, будто вновь переживая былое отчаяние, вздохнула:

— О собственном подсознании он всю жизнь знал ровно столько, сколько новорождённый младенец. Установился стереотип. Разумеется, тогда мы этого не поняли. Все задним умом крепки. Но мало-помалу, год от года, делиться друг с другом тем, что каждый из нас поистине чувствует по тому или иному поводу, становилось всё более… Вроде бы козырей сбрасываешь. Делаешь что не положено.

— Но ты догадывалась, почему он хотел, чтобы я приехал?

— Подозревала, что тебя, так или иначе, попросят расплатиться за его раскаяние.

— Это слишком резко сказано.

— Тебе не пришлось большую часть жизни выслушивать лицемерные католические назидания.

Я усмехнулся, по-прежнему сидя к ней спиной.

— А твоя новая вера от этого совершенно свободна?

— Ну, они по крайней мере говорят о спасении общества. Не личности.

Я вспомнил, что говорил Энтони о совершенствовании мира через совершенствование индивида. Должно быть, это было в какой-то мере попыткой задним числом изменить собственные убеждения, а то и реакцией на безнадёжность, поселившуюся в душе женщины, с которой я сейчас разговаривал. Но мне не хотелось, чтобы наш разговор вылился в дискуссию на общие темы.

— Вот тебе и прямая причина того, что он сделал. Думаю, это все легко проглотят.

— А что им остаётся делать?

Каждую фразу, особенно эту последнюю, Джейн произносила так, будто она заключительная и разговор сейчас будет закончен. Я нащупал сигареты и предложил ей, ожидая, что она откажется и уйдёт, но она взяла одну. Я встал, чтобы дать ей огня, потом снова сел в ногах кровати, на сей раз — к Джейн лицом. И вот теперь, не отрывая глаз от нижнего края занавесей, она заговорила сама:

— Мы уживались. Мы не были несчастливы в каждодневной жизни. Сходились во взглядах по очень многим вопросам. И о детях.

— Он ещё кое-что мне сказал. Что бесконечно тебе благодарен.

Она сухо улыбнулась:

— Это называется «целование креста». У правоверных католиков.

— Не надо, Джейн.

С минуту она молчала.

— Я заставила его страдать, Дэн. Ужасно.

— Вы не говорили о том, чтобы разойтись?

— Несколько раз. До его болезни.

Послышался рокот замедлившей ход машины; я был почти уверен — кто-то приехал к нам. Машина даже остановилась было, но потом проехала дальше.

— Что же вам помешало?

— Самые тривиальные вещи. Что-то вроде чувства общей вины. Знаешь, когда столько наделано ошибок, разрыв кажется… как бы ещё одной. И дети. — Джейн почти решилась поднять глаза: взглянула на изголовье кровати. — Особенно Пол. Ему, пожалуй, пришлось выдержать главный удар. Девочки понимают. Розамунд всё знает, она… она мне очень помогла. Очень глубоко понимает всё.

— Но почему ты сказала ему про нас?

Джейн покачала головой. Она теперь и сама не знала почему.