Дэниел Мартин

— Я совсем было слетела с катушек года два назад; Роз только начала работать на Би-би-си. Сбежала в Лондон и совершила то, чего приличные матери в принципе не делают: разрыдалась у дочери на груди и во всём ей призналась. Она повела себя просто замечательно. Как зрелый человек. Гораздо взрослее, чем я была в её возрасте. — Она поиграла немного с ручкой кофейной чашечки и подвела итог: — Боюсь, можно многое потерять, если слишком часто прятаться за свой возраст.

— Роз знает о… Ты не сказала, как его зовут.

— Питер. Да. Она приветствовала мою захватывающую дух исповедь заявлением, что, если бы я не была такой заядлой мещанкой, я завела бы себе любовника уже сто лет назад.

Я усмехнулся и заметил в её глазах искорку былой живости, стремления увидеть во всём забавную сторону; но она сразу же опустила глаза, хотя всё ещё улыбалась. Всё то время, что мы разговаривали, меня не оставляло ощущение, что до сих пор мне сильно не хватало воображения. Я понял: то, что она сказала об Эндрю, относится и к ней самой. Что, как бы плохо она ни относилась ко мне, она сторицей расплатилась за это отношением к моей дочери; что её «чуточку особые отношения» с Каро были вовсе не такой уж малостью. Мне припомнился эпизод из раннего детства Каро. Довольно непоследовательно — ведь это мы с Нэлл держали их первого ребёнка у купели — мы не захотели крестить Каро; и хотя Джейн и Энтони не стали спорить, всё-таки время от времени раздавались упрёки из-за того, что мы лишаем ребёнка крёстных родителей. Разрешилось всё это довольно легко, но я до сих пор помнил, как Джейн сказала, что хотим мы того или нет, а она всё равно намерена быть Каро крёстной матерью. С некоторым запозданием я наконец осознал, что намерение своё она выполнила в гораздо большей степени, чем «законно» обладающие этим титулом крёстные считают нужным делать.

А ещё я пришёл к заключению, что, возможно, был не так уж незнаком Джейн, как она поначалу заставила меня думать… во всяком случае, она часто слышала обо мне от Каро. Но так как я понимал, что образ Джейн, нарисованный мне дочерью, нарисован весьма пристрастно, мне очень хотелось бы знать, насколько мой собственный портрет соответствовал действительности. Мне достаточно ясно, хотя и мягко, давали понять, что я не слишком всерьёз задумывался над проблемами дочери. Очень хотелось оправдаться. Но я поборол искушение, сознавая, что тут Джейн стоит на гораздо более твёрдой почве, чем когда рассуждает о политике или о нашем прошлом. Мои суждения о ней изменились во время этой беседы за кофе: мы ещё сблизились; мы вернулись к нашему старому критерию — ощущению, что «так будет правильно». Почти весь вечер накануне она казалась мне совсем «неправильной». Но сейчас я узнавал в ней что-то, что — хотя бы в этом отношении — оставалось неизменным. Она могла таиться и таить, зашифровывать смысл собственных слов, предавая самое себя, но она всё ещё сохранила способность остро чувствовать, что правильно, — это самое странное из беспрекословных чувств, которое может и загнать человека в ловушку, и дать ему безграничную свободу. Было почти так же, как с Дженни, когда ей предстояло изложить свои впечатления об Америке; то есть, выйдя из кафе, я чувствовал себя отрезвлённым, вынужденным пересмотреть свой первоначальный, слишком поспешно вынесенный приговор Оксфорду, его стилю жизни, его нравам. Можно сказать, что это было как бы подтверждением последнего довода Энтони в споре со мной. Не существует истинных изменений помимо изменений в нас самих — таких, какие мы есть. Чистейшей воды идеализм? Возможно, но я больше не был так уж уверен, что это к тому же ещё и провинциализм.

По дороге домой Джейн успела ещё многое рассказать о своей старшей дочери… и сама Розамунд, которую я не видел столько лет иначе как на случайных фотографиях, вышла нас встретить, как только мы поставили машину рядом с её маленьким синим «рено». Высокая девушка — выше ростом, чем мать, длинноволосая, длинноногая и длиннорукая — чуть слишком длинная, на мой вкус, и линия рта чуть слишком твёрдая, что делало её не очень-то привлекательной физически; но была в ней удивительная открытость, которая мне понравилась. Лицом она очень походила на отца — гораздо больше, чем на Джейн. Женщины обнялись и застыли так на долгий миг, потом Розамунд обернулась и протянула мне руку. Я заставил её подставить мне щёку и поцеловал. Она сказала:

— Я так рада, что здесь были вы, — и посмотрела мне в глаза прямым, открытым взглядом: сказала то, что в самом деле думала.