Дэниел Мартин

— Нет. Просто слегка потрясён твоей объективностью.

— Это же не про тебя. Это — характеристика персонажа.

— Врушка.

— Я сегодня плакала дважды. Из-за тебя. Жалела, что отправила письмо.

— Ты прекрасно пишешь.

— Хоть бы ты его сжёг. Сделал вид, что ничего этого не было.

— И не надейся.

Воцарилось молчание.

— Это просто потому, что я так о тебе скучаю. Говорю с листом бумаги вместо тебя. Вот и всё.

— Зато говоришь более откровенно.

— Ты даже не спрашиваешь, почему я так о тебе скучаю.

— Ну скажи мне.

— Я решила взяться за ту роль. Сказала «да».

— Прекрасно. Я же говорил, что тебе следует согласиться.

— А теперь мне кажется, что я сожгла свои корабли. Сделала за тебя всю чёрную работу.

— Что за глупости!

С минуту она молчала.

— Ты же знаешь, от кого я научилась откровенности.

— А теперь учитель чувствует, что его учат. Профессиональная зависть. — Она не ответила, я прямо-таки слышал, как она в отчаянии задерживает дыхание. — И до смерти боится, что, если он вдруг не покажется обиженным, ему больше ничего не пришлют. — Дженни по-прежнему молчала. — Ты же не можешь вот так взять и всё бросить.

— Я пыталась дать тебе понять, как это воспринималось. В самом начале.

— А мне интересно, как это воспринимается.

— Это воспринимается так, что ты, возможно, станешь первым человеком на земле, которого придушили через спутник.

Разговор продолжался в том же тоне ещё минут пять, хотя под конец мне удалось убедить Дженни, что моя обида — в значительной степени просто розыгрыш; впрочем, и её заявление, что, если она и напишет что-нибудь новое, мне никогда этого не увидеть, было выдержано в том же духе. В результате получилось так, что прощать… или не прощать следует меня. Мне напомнили, что, пока я тут буду наслаждаться вечерней тишиной «в своём заставленном книгами кабинете», ей — голенькой — придётся провести день в постели с Хмырём. Она не такая ханжа, как некоторые актрисы, и не против постельных сцен, тем более что в моём сценарии (эпизод был написан, разумеется, задолго до того, как Дженни получила роль) дело происходит уже после самого акта и сцена носит скорее комический, чем сексуальный характер. Я знал, что Дженни без большого удовольствия ждёт этой сцены, но она повесила трубку прежде, чем до меня дошло, что звонила-то она ещё и поэтому — чтобы я мог её приободрить, а не только из-за письма. На следующее утро я проснулся пораньше, чтобы позвонить ей в «Хижину», как только она вернётся домой. Сцена прошла не так уж плохо, дублей было не много, и мы помирились: я только делал вид, не был по-настоящему обижен и очень хотел увидеть продолжение.

Я терпеть не мог похороны, возможно, потому, что отец мой всегда настаивал, чтобы мы с тётушкой Милли присутствовали на отпеваниях всех сколько-нибудь значительных его прихожан, и мне из-за этой отцовской странности пришлось отсидеть в церкви бесчисленные часы, слушая осточертевшие заупокойные молитвы. Похороны Энтони не изменили моего отношения к этой церемонии. Католический её вариант допускал лишь одно небольшое, хоть и приятное отличие: в ритуал была включена весьма учёная, но краткая, хвалебная речь о покойном одного из его университетских коллег. Событие это привлекло гораздо меньшую аудиторию, чем я ожидал. Правда, потом Джейн призналась мне, что она многих уговорила не приходить на похороны. Зато дома, в гостиной, толпилась уйма народу: в соответствии с правилами буржуазного хорошего тона после погребения были устроены поминки.