Дэниел Мартин

— Не пойму, как это Энтони и Джейн могут обходиться без ссор и по-прежнему любят друг друга, а мы…

— Да пошли они к… — Помолчав, он продолжал более спокойно: — Если кто и завёл себе интрижку, так это ты. С Энтони и Джейн.

— Спасибо.

— Но это же правда. Если тебе хотелось выйти замуж за университетского профессора и жить среди дремотных шпилей, какого чёрта ты…

— Ты тогда был другим.

— Спасибо огромное.

— Ты сам начал.

И так далее и тому подобное. Закончилось всё это её слезами и целой кучей новых решений. Но из этого ничего не вышло. Нэлл позвонила подруге, взялась за вычитку рукописей, но очень скоро ей это надоело. Поначалу она терпела и работу, и квартиру. Потом наступил недолгий период, когда мы взялись за поиски дома, но почти сразу же выяснилось, что цены растут; к тому же ни тот ни другая не были уверены, что им так уж нравится то, что они видят. Нэлл опять устремилась душой прочь из Лондона, больше всего теперь ей нужен был дом за городом. Порой, под настроение, она винила Лондон во всех наших бедах.

Пожалуй, ирония судьбы заключалась в том, что этот инцидент подтолкнул нас с Андреа друг к другу, ускорив то, что должно было произойти. Я счёл, что нужно рассказать ей о том, что творит её злосчастный Владислав; но почему-то не мог заставить себя сделать это на работе. Пришлось несколько дней подождать; потом Нэлл с Каро и я отправились вместе в Уитем провести там выходные, и Нэлл решила остаться до следующей пятницы; собственно говоря, в свете «новых решений» она не собиралась там оставаться, это я её уговорил. И вот я пригласил Андреа пообедать вместе; я не стал вводить её в заблуждение, предупредив, что мне надо сказать ей кое-что не очень приятное. Думаю, она догадалась, что именно, хотя была потрясена, когда услышала об этом, извинялась и рвалась поговорить с Нэлл, объяснить… но ведь Нэлл взяла с меня слово, что я ни за что не сделаю того, что сделал: ничего не скажу «этой бедняжке». (Из «польской коровы» Андреа очень быстро превратилась в «бедняжку».)

В китайском ресторане, куда мы с Андреа отправились пообедать, я наконец услышал всю историю её замужества. Во время войны она служила во Вспомогательном женском авиационном корпусе; знание польского языка определило место и характер её работы. Она влюбилась и быстро выскочила замуж за Владислава; его неуравновешенность тогда казалась совершенно естественной в условиях постоянного стресса: стычки, боевые вылеты, намалёванные под кокпитом свастики… Но наступивший мир, сделка союзников со Сталиным настроили его против Англии и англичан; эти настроения только усилились, когда ему не удалось стать пилотом коммерческих авиалиний. К этому времени он уже сильно пил. Вместе с ним Андреа пришлось сначала заниматься «польским вопросом», потом «католическим», потом «эмигрантским»; а тут ещё выяснилось, что она не может иметь детей. В результате у неё образовалось какое-то грустно-презрительное отношение ко всему польскому (кроме матери-польки) и непреходящее чувство вины перед негодяем, за которого она вышла замуж. Теперешняя работа в кино спасла ей жизнь или по меньшей мере помогла не сойти с ума. Даже тогда я подозревал, что отчаяние, которое на работе она порой прятала под скорлупой лёгкого цинизма, куда глубже, чем можно предположить. Она чувствовала, что оказалась в ловушке, что выхода нет. Она была как бы и Нэлл, и Дэном одновременно: Нэлл — в том смысле, что жизнь не дала ей полностью осуществиться, и Дэном, так как брак её оказался ошибкой. Андреа призналась мне, что у неё было несколько романов с тех пор, как погиб её брак, но каждый раз получалось так, что «была задета другая женщина». Был у неё роман и с Тони, год назад (это меня шокировало: не само по себе, а потому, что такое мне и в голову не пришло). Тони женат, и дети у него есть, так что всё происходило в глубочайшей тайне. В кинобизнесе все мужики — подонки, сказала она, даже самые хорошие.