Деникин

Маркова называли «храбрейшим среди храбрейших». Равных по бесстрашию ему не было. Сам водил господ офицеров в штыковые атаки, и не раз, и не два… В злой пулеметной метели бежал всегда впереди и всегда — с солдатской винтовкой наперевес.

Был роста невеликого, усы и борода последнего императора… Спереди, как и положено, под шеей у воротничка солдатской гимнастерки крупный крест — Станислав с мечами. Глаза имел живые, как говорили, «со светом». Пал Сергей Леонидович незадолго до своего сорокалетия — 25 июня 1918 года, в самом начале 2-го Кубанского похода…

Генерал Корнилов в ходе реорганизации армии, когда она приняла более мобильный вид, укрепил и ее командование, назначив помощником командующего Добровольческой армией генерала Деникина. Кто знает, думал ли в момент этого назначения Лавр Георгиевич, что он выбрал себе преемника? Сам Антон Иванович позднее писал о своем назначении так:

«Меня Корнилов назначил помощником командующего армией. Функции довольно неопределенные, идея жуткая — преемственность».

Отдохнув в Ольгинской, Добровольческая армия, выполняя решение своего командующего, 14 (27) февраля выступила снова в поход. Видимо, будет правильным с этого момента классифицировать его именно как 1-й Кубанский («Ледяной») поход.

Исполняя обязанности помощника командующего армией, а затем командующего, Деникин взвешивал все сложности до сих пор формирующейся, но уже воюющей армии, ее сильные и слабые стороны. Безусловным плюсом было то, что в армии царил здоровый морально-психологический климат. В РГВА хранится очерк неизвестного автора: «Добровольческая армия. Ее прошлое, настоящее, будущее».

Говоря о Добровольческой армии периода 1-го Кубанского похода, очеркист с гордостью заявляет, что всех связывала единая воля к победе, «все были близкими, родными друг другу, на единодушии строилось взаимное доверие, и воспитывалась непоколебимая стойкость»[84].

И действительно, поход давал примеры мужества и благородства добровольцев во взаимоотношениях между собой. Генералы «Ледяного» похода пулям не кланялись, в штабах не отсиживались, первой линии в бою не гнушались.

Антон Иванович вспоминал:

«…Мы идем с корниловцами, которые выслали колонну влево, в обход станции, и наступают тихо, выжидая результатов обхода. С цепями идет с винтовкой в руках генерал Каза нович — корпусной командир.

— Совестно так, без дела, — отвечает он, улыбнувшись исподлобья на чей-то шутливый вопрос.

Несколько поодаль стоит генерал Алексеев со своим адъютантом ротмистром Шапроном и с сыном. Ему тяжко в его годы с его болезнью, но никогда еще никто не слышал из уст его малодушного вздоха. Тщательно избегая всего, что могло бы показаться Корнилову вмешательством в управление армии, он бывал, однако, всюду — и в лазарете, и в обозе, и в бою; всем интересовался, все принимал близко к сердцу и помогал добровольцам чем мог — советом, словом одобрения, тощей казною…»

Или еще один пример благородства. Полковника Улагая оперировали без обезболивания — изъяли пулю из ноги. Он, посчитав, что рана легкая, уступил место в повозке тяжелораненым, а сам шел пешком.

Но была и обратная сторона Белого дела.

Зверство утверждалось с первых дней похода. Р. Гуль пишет, что после занятия станицы Лежанка в легком бою (добровольцы потеряли убитыми — 3, ранеными — 17) сразу же было расстреляно 50–60 человек. Всего уничтожили 507 человек, причем большинство в результате бессудных расстрелов.

Это вытекало из логики распоряжения командующего Добровольческой армией генерала Л. Г. Корнилова: пленных не брать. «Чем больше террор, тем больше победы».

Архивные данные подтверждают: расстрелы за сопротивление добровольцам стали обычным явлением[85].