Деникин

— Да это было прошлой осенью. Но сегодня оно звучит очень злободневно. Вот послушай. — Антон Иванович поправил очки и с некоторым пафосом принялся читать жене: — «Двадцать седьмую годовщину основания Добровольческой армии мы вспоминаем в обстановке, весьма отличной от той, которая существовала в последние четыре года. Но не менее сложной, вызывающей целую гамму противоречивых чувств и застающую русскую эмиграцию опять на распутье. А подонки ее — вчерашние мракобесы, пораженцы, гитлеровские поклонники — уже меняют личины и славословят без меры, без зазрения совести новых господ положения…

Международная обстановка в корне изменилась. Враг изгнан из пределов Отечества. Мы — ив этой неизбежности трагизм нашего положения — не участники, а лишь свидетели событий, потрясавших нашу Родину за последние годы […]. Мы испытывали боль в дни поражений армии, хотя она и называется Красной, а не Российской, и радость — в дни ее побед. […]

Но не изменилась обстановка внутрироссийская. В дни, когда весь мир перестраивает свою жизнь на новых началах международного сотрудничества, социальной справедливости и самодеятельности от эксплуатации капиталом и государством, не могут народы русские пребывать в крепостном состоянии. Не могут жить и работать без самых, хотя бы необходимых, условий человеческого существования: основных свобод, раскрепощения труда, упразднения кровавого произвола НКВД, суда независимого, равного для всех, основанного на праве. […]

Пока этого нет, мы будем идти своим прежним путем, завещанным нам основоположниками добровольчества, какие бы тернии ни устилали нам путь.

Ибо судьбы России важнее судеб эмиграции».

Ксения Васильевна, выслушав супруга, сказала:

— Сильно написано, в твоем стиле!

— Асенька, надо действовать! Мы должны жить в Париже. Там сейчас многое решается. А мы застряли. Последний немецкий солдат покинул Мимизан 24 августа 1944 года, а сегодня уже май 1945 года. Я ничего не могу сделать!

— Иваныч, ну что ты так коришь себя. Обстоятельства сильнее нас. Пока. Ты же видишь, как тебя уважило новое французское начальство. Они, видите ли, не признали за тобой профессии писателя и заломили цену за перемену паспортов 1170 франков! Они же нас пустили по миру!

— Да, этого я от новых сильных мира сего не ожидал. Не случайно коммунисты сегодня во Франции на коне, — с грустью в голосе сказал старик генерал. — И снова, Асенька, мы боремся за существование. Но Марина обещала помочь.

— Поможет, обязательно поможет. Ты же знаешь нашу доченьку. Ей тоже нелегко.

— A-то я не понимаю, — тяжко вздохнул Деникин. — Кстати, послушай, что я ей написал в связи с этими злополучными фунтами. Антон Иванович снова начал читать вслух:

«Ты знаешь, что у меня на черный день осталось 50 ф. (английских фунтов стерлингов. — Г. П.). Пришла сейчас надобность и я отдал их Крячко, прося обменять. Но сегодня прочел в газете, что якобы билеты эти аннулированы. Здесь в этом вопросе разобраться трудно. Во всяком случае, он причинил мне большое беспокойство.