Денница

...он вошел в горницу, снял шапку, тряхнул русыми кудрями, пригладил курчавую бороду, улыбнулся, одновременно и задиристо и робко, показав ровные белые зубы, глянул зевеновато-голубыми глазами ей в глаза и проник, казалось, прямо в самые тайные уголки ее сердца. И не стало у дее сердца, хотя и билось что-то в груди, бешено и гулко, оно словно бы растаяло, как воск на огне, и перетекло из ее глаз в мужские, такие родные, будто вею жизнь их знала. Он приоткрыл рот, намереваясь чтото сказать, а она уже: знала, какой у него голос - тот, высокий и чистый, цепляющий за душу, будящий щеьи1- щую грусть. - Здравствуй, хозяюшка? Примешь гостя? При первых же звуках его речи что-то оборвалось и лопнуло у нее в груди не сердце, того уже словно бы не било, - красплескалось жидким жаром по всему ее-телу, вхшностью обессилив, даже ноги подогнулись. - Что молчишь? Али не рада? - с наигранной обидой: спросил он.- А то могу к соседям войти! - Оставайся, - разрешила она тоном, больше похожим на просьбу. Щеки ее полыхнули пунцовым румянцем: ведет себя, как потаскуха! Ода сложила руки на живою, вщепивишеь одной в другую, и строгим голосом добавила: - Если ничего дурного в мыслях не держишь. - Дурного? - переспросил: он, облизав сочише губы. - Глядя иа такую красоту, можно- думать только о хорошем! Он подошел к ней вплотную - отшагнуть бы ей, да не было моченьки! - и обнял крепко - косточки хрустнули, - прижал к себе, заставив приподняться на цыпочки. Она обмякла, повисла на его руках, а тело ее словно бы опало бесшумно на пол, как одежда, оставив в мужских руках лишь женскую душу, исстрадавшуюся без любви. Он поцеловал ее, затем подхватил на руки и отнес на лавку, ловкими и нежными движениями раздел ее, застыдившуюся, точно впервые была с мужчиной. Целовал долго и неторопливо, будто собирал по капле любовный мед, в который превратилось, расстаяв, ее сердце, и ей захотелось, чтобы поскорее сделал больно, иначе выпьет до дна и нечего будет дать ему в следующий раз. Она верила, что они еще встретятся, много раз, больше, чем поцелуев, которые она уже получила и еще получит этой ночью. И когда она изнемогла от ласк, он сделал ей больно, однако боль была настолько приятной, насколько болезненно жутким своей необъятностью, глубиной и остротой оказалось наслаждение, заставившее закричать ее не своим голосом. Она словно бы выбиралась из рдяной кудели, теплой и мягкой, не веря еще, что все это было на самом деле, а не приснилось. Чуть скосив глаза, она увидела лежавшего рядом мужчину с прилипшими ко лбу, мокрыми от пота, русыми кудрями. Прижавшись носом к его горячему плечу, положила руку ему на грудь, в которой надсадно билось сердце, погладила, помогая успокоиться. Мужчина понял ее жест по-своему и, крепко сжав ее ослабевшую ладонь, произнес тихо и твердо, как клятву. - Я вернусь. Обязательно вернусь...

...она лежала с закрытыми глазами и вспоминала то, что было с ней совсем недавно и вроде бы много-много лет назад, вновь переживала самые приятные мгновения, путь и не так ярко, как было на самом деле, зато их можно повторять бесконечно. В пещеру доносились отголоски мужского пира, невнятные, точно размытые росой. Вдруг послышался звон железа о железо - опять дерутся, опять какой-то женщине плакать. Протяжный, предсмертный стон комком влетел в пещеру, побился о неровные стены и сполз, будто растаял в тепле, прекратился и звон клинков. Над поляной повисла тишина, гнетущая, недобрая. Нарушил ее мужской голос, высокий и чистый, но песню пел грустную, словно прощался с жизнью.

...Где кровь вражья капала,

Земля загоралась,

Покрывалась скалами

Клыками черными.

Обессилел сокол ясный,

Ослабели крылья,

И упал широкой грудью

На камни острые...