Дэнс, дэнс, дэнс

Как бы то ни было, еще одним трупом больше. Крыса, Кики, Мэй, Дик Норт — и теперь Готанда. Итого пять. Остается еще один. Я покачал головой. Веселая перспектива. Чего ждать дальше? Кто следующий? Я вспомнил о Юмиёси-сан. Нет, только не она. Это было бы слишком несправедливо. Юмиёси-сан не должна ни умирать, ни пропадать без вести. Но если не она, то кто же? Юки? Я опять покачал головой. Девчонке всего тринадцать. Ее смерть нельзя допускать ни при каком раскладе. Я прикинул, кто вокруг меня мог бы умереть в ближайшее время. Ощущая себя при этом чуть ли не Богом Смерти. Метафизическим существом, бесстрастно решающим, кому и когда покидать этот мир.

Я сходил в полицейский участок Акасака, встретился с Гимназистом и рассказал ему, что провел вчерашний вечер с Готандой. Мне казалось, лучше сообщить об этом сразу. О возможном убийстве Кики я, конечно, рассказывать не стал. Что толку? Все-таки — дело прошлое. И даже трупа не найдено. Я рассказал, что общался с Готандой незадолго до смерти, что он выглядел очень усталым и находился на грани невроза. Что его вконец измотали бешеные долги, ненавистная работа и развод с любимой женой.

Гимназист очень быстро, без лишних вопросов записал все, что я рассказал. Просто на удивление быстро — не то, что в прошлый раз. Я расписался на последней странице, и на этом все кончилось. Он отложил протокол и, поигрывая ручкой в пальцах, посмотрел на меня.

— А вокруг вас и в самом деле умирает много народу, — задумчиво сказал он. — Если долго живешь такой жизнью, остаешься совсем без друзей. Все начинают тебя ненавидеть. Когда все тебя ненавидят, глаза становятся мутными, а кожа дряхлеет… — Он глубоко вздохнул. — В общем, это самоубийство. С первого взгляда ясно. И свидетели есть. Но все-таки — какое расточительство, а? Я понимаю, что кинозвезда. Но зачем же “мазерати” в море выкидывать? Какого-нибудь “сивика” или “короллы” было бы вполне достаточно…

— Так всё же застраховано, какие проблемы, — сказал я.

— Да нет. В случае самоубийства страховка не работает, — покачал головой Гимназист. — Тут уже сколько ни бейся — его фирма, официальный владелец машины, не получит ни иены. В общем, глупость и пижонство… А я вон своему балбесу все никак велосипед не куплю. У меня трое. И так сплошное разорение. А тут еще каждый хочет отдельный велосипед…

Я молчал.

— Ну ладно, — махнул он рукой. — Можете идти. Насчет друга — примите мои соболезнования. Спасибо, что сами зашли, рассказали…

Он проводил меня до выхода.

— А дело об убийстве бедняжки Мэй до сих пор не закрыто, — добавил он на прощанье. — Но мы продолжаем расследование, не беспокойтесь. Закроем когда-нибудь.

Очень долго меня не отпускало странное ощущение, будто я виновен в смерти Готанды. Как ни пробовал справиться с этим давящим чувством — не проходило. Я прокручивал в голове нашей последней беседы в “Шейкиз” — фразу за фразой. И придумывал новые — взамен тех, что сказал тогда. Мне казалось, поговори я с ним по-другому, как-то удачнее, бережнее — и он остался бы жив. И мы прямо сейчас могли бы валяться вдвоем на песочке в Мауи и потягивать пиво.

Хотя, чего уж там — скорее всего, ни черта у меня бы не вышло. Наверняка Готанда давно уже это задумал и просто дожидался удобного случая. Сколько раз, наверное, рисовал в воображении, как его “мазерати” идет на дно. Как в оконные щели просачивается вода. Как становится нечем дышать. А он все ждет, держа пальцы на ручке двери — оставаясь в этой реальности и доигрывая свое саморазрушение. Но, конечно, так не могло продолжаться вечно. Когда-нибудь он должен был распахнуть дверь. Это был его единственный выход, и он это знал. Он просто ждал подходящего случая— вот и всё…

Со смертью Мэй во мне умерли старые сны. С гибелью Дика Норта я потерял надежду — сам не знаю, на что. Самоубийство Готанды принесло мне отчаяние — глухое и тяжелое, как свинцовый гроб с запаянной крышкой. В смерти Готанды не было избавления. За всю свою жизнь он так и не смог присобиться к пружинам, заводившим его изнутри. Его энергия, оставшись неуправляемой, долго толкала его к краю пропасти. К самой границе человеческого сознания. Пока наконец не утащила совсем — в другой мир, где всегда темно.

Его смерть долго обсасывали еженедельники, телепрограммы и спортивные газеты. Со смаком, точно могильные черви, пережевывали очередное трупное мясо. При одном взгляде на заголовки тянуло блевать. Не глядя и не слушая, я легко мог представить, что болтали-писали все эти щелкоперы. Очень хотелось собрать их вместе и придушить одного за другим.

— А может, лучше сразу бейсбольной битой по черепу? — предлагает Готанда. — Всё-таки душить — долго.

— Ну уж нет, — качаю я головой. — Мгновенная смерть для них — слишком большая роскошь. Лучше я их задушу. Медленно…

Я ложусь в постель и закрываю глаза.

— Ку-ку! — зовет меня Мэй откуда-то из темноты.