Депутатский заказ

Федор Прасолов людей терпеть не мог, но очень любил животных. Недаром его Panasonic был настроен исключительно на Animal planet. Так что в ловле енотовидной собаки под собственным столом, о коей рассказывал Баранову Геннадий Епифанов, ничего особенно удивительного не было. Чем енотовидная собака хуже черта или японского ниндзя – в нормальном состоянии любого из этих персонажей встретить затруднительно, а Белая Леди тем и характерна, что показывает своим любовникам картинки по принципу «у кого что болит, тот о том и говорит»…

К трем собакам, выводку кошек, голубям, волнистым попугайчикам и здоровущему розовому какаду Борьке Домовой получил в девяносто первом году от тираспольских собратьев по ремеслу экзотический подарок: двух полуторамесячных детенышей африканской пятнистой гиены, кобелька и сучку. Как уж они оказались в руках молдавских «братков» – неизвестно, не иначе те зоопарк сдуру ограбили… Также неизвестно, что за любитель Шекспира в прасоловском окружении посоветовал Домовому назвать щеняток Ромой и Юлей. Известно, что через год эти домашние любимцы вымахали в здоровенных жутких зверюг, а еще через полгода…

В руки Федора попался один из его давних недругов, лидер «мелькомбинатовской» группы Саня-Красавчик, из бывших спортсменов. За компанию с ним перед Домовым предстал его же, прасоловский, бригадир, о котором пошел слушок, что он, дескать, скурвился и около Красавчика трется. После недолгой беседы и тому и другому аккуратно перебили ломом голени и перенесли в подвал прасоловского особняка, отличавшийся прекрасной звукоизоляцией. Растерянные, с мутящимся от боли сознанием бандюки никак не могли взять в толк: зачем по периметру подвала ставят кинософиты и устанавливают в различных точках помещения аж три импортные студийные видеокамеры? Рома с сестренкой Юлей тоже не могли понять: зачем их загоняют из просторного вольера в тесную транспортную клетку? И еды им сегодня не давали, безобразие! Когда сладкую парочку с именами знаменитых любовников запустили в подвал и плотно закрыли его дверь, камеры включились автоматически. Они были запрограммированы на двенадцатичасовую работу: руки-то людям оставили целыми. Правда, гиены управились значительно быстрее. К огорчению хозяина, Юлечка с неделю после этого прихрамывала: кто-то из двоих, не угодивших Домовому, умудрился слегка вывихнуть ей правую переднюю лапу.

Из видеозаписи смонтировали получасовой ролик, сделали несколько копий и разослали по адресам наиболее «видных» и «уважаемых» в Славояре бандюков. Сам Курзяев этот шедевр не видел, но, говорят, все фильмы ужасов могут отдыхать.

– Вот так, Лев Иванович, – закончил майор свой рассказ. – Даже если и не все здесь правда, то само направление приукрашивания очень о многом говорит. Прасолов еще жутко пьет, особенно последние пять лет. Нарколог у него свой, на окладе, и, по слухам, уже дважды Домового из приступов «белочки» вытаскивал. А третий приступ…

– Знаю, – перебил его Гуров, – обычно кончается смертью. А что, гиены знаменитые живы?

– Роман издох год назад, а Юля жива. Седая вся стала, но страшна… Мне мой тихушник рассказывает об этом, а у самого рожа белая и ручонки ходуном ходят. Хорошо, у этих тварей щенков не было.

* * *

Четырьмя часами раньше герой курзяевского рассказа просыпался в спальне своего особняка на Загородной. Уже пятый день нанятый Прасоловым за громадные деньги личный нарколог осторожно, по капельке, ступеньками снижая дозы, вытаскивал Домового из жуткого месячного запоя. Опытные люди знают: выход из такого состояния – дело трудное и опасное, именно тут подстерегает неопытного жгучий поцелуй Белой Леди. Федор Прасолов был близок к своему знаменитому скоростному штопору и в любой момент мог сорваться.

Ему казалось, что он проспал совсем немного, но, когда с трудом разлепил набрякшие веки и поглядел на часы, стрелки показывали начало десятого утра. Он приподнялся с изжеванной, несвежей простыни. Резко шатнуло. Постепенно оглушительное буханье в голове превратилось в тупую боль. Сильно болело горло. Как в детстве, когда ему вырезали гланды.

Он вспомнил, как после операции мать принесла ему в больничную палату громадный, облитый шоколадом торт-мороженое – тогда, в пятьдесят восьмом году, лакомство совершенно немыслимое. Чтобы было не так страшно перед операцией, когда надо оставаться одному, без матери, среди незнакомых людей в большой палате, врачи говорили ему, что после операции он будет есть одно мороженое, до отвала, а мать с повлажневшими глазами мелко-мелко кивала. И не обманула, достала где-то, купила на последние деньги – они бедно жили тогда. Мама, мамочка! Где ты сейчас? Услышь оттуда, как плохо твоему Феденьке, помоги ему!