Депутатский запрос

Князев повернулся на диване, стало холодно в одной рубахе, накрыться — ничего под рукой нет, печи не топлены, дров не принесено, надо вставать и обихаживать самого себя. Он надвинул валенки с галошами, накинул куртку и вышел во двор. И тут все как попало. Дрова за лето так и не удосужился сложить в поленницу, лежат кучей, уже снегом присыпало, мешают ходить, хоть шофера попросить, что ли, помочь уложить. Впрочем, и ходить-то по двору незачем, скотины не держит, а в гараж к машине как-нибудь пройдет. Да и зачем это нужно, если вот-вот пришлют нового, — уступить ему за сотню, пусть сам укладывает… Между прочим, многие удивляются: как это так — у хорошего директора плохой порядок в доме. Не согласуется с теорией. По теории ведь как: хозяин в доме — хозяин на производстве. А ему этот коттедж — хоть бы он провалился! Да еще двор, огород… Кабы семья как семья, может, и надо, а на двоих зачем?..

Отсыревшие дрова не загорались, Князев набил в топку газет, кухонным ножом нащепал лучины, занозил ладонь и, пока выгрызал щепку зубами, окончательно распсиховался. Но дрова, слава богу, занялись, он успокоился и стал думать, отчего у него в душе такая неустроенность. Добро бы, привередлив был, тянуло к комфорту — ничего подобного, как привык к бедности в детстве, притерпелся к неуюту в интернатах да «общагах», так и довольствуется малым. Вещи, блага, о которых теперь столько звону, все это преходящее и его мало волнует. Куда более кисло от неустроенности в душе. Всего сорок пять лет ему, Ольге чуть меньше, а похожи они на одиноких деревенских стариков. Не физической немощью, нет, — до этого им еще далеко, — а тем, что уже справили главную человеческую справу — вырастили, вывели в свет детей, только детей-то всего ничего, один сын, и к сорока годам, к расцвету души и тела — пустота… Не только у него так сложилось, у всего поколения; похоже, пойдет и дальше, будет так у детей, у внуков, да опять же не у всех эта самая неустроенность… Ведь доволен же Глыбин, в водку не ударился, в доме хозяин, все чего-то мудрит, лезет в каждую бочку затычкой. Отчасти Князев его понимает: Лида. Светлая душа! И предназначена была ему, Феде Князеву, но об этом — нечего, сам виноват, светила фортуна в образе белого лебедя: карьера, жизнь-поэзия… Поменял золото на мишуру. Васьки хватило на жертву, а его — не хватило. Но это прошлое, позабытое, и хватит мусолить…

Князев лениво, вразвалку, так и не снявши, придя со двора, валенок, ходил по гостиной взад-вперед, с отвращением останавливал взгляд то на книжных полках — темные переплеты книг посерели от пыли, то на серванте — хрусталь вперемежку с безделушками напоказ, то на провисших оконных шторах… Нет в доме хозяйки, не было и нет.

За дверью, в коридоре, кто-то громко спросил: «Можно зайти?» — и шарил рукой в поисках скобы. «Так лампочку и не собрался заменить», — вспомнил Князев и с досадой толкнул дверь в прихожую:

— Кто там тычется, как теленок, — заходи.

— Это я, Федор Семеныч. — На нетвердых ногах вошел молодой мужчина — пиджак враспашку, кепчонка на затылке, — сварщик Славка Петрунин. — Из роддома звонили, разрешите машину взять. Петрович соглашается, только ваше разрешение надо.

— А чего тебе в роддоме делать?

— Как это? — опешил Петрунин, кривя губы в пьяненькой ухмылке. — Так я, это самое… отец. Сын у меня, Федор Семеныч, сына выписывают.

— Не сына, а жену с сыном. Который? По счету, спрашиваю, который: третий, четвертый?

— Гы-ы, скажете тоже!.. Под Новый год женился, и уже который? Первый и последний.

— Дурак.

— Ну, вы это… без оскорблений. Нельзя — так и скажите: нельзя, а то…

— Я не оскорбляю, а судьбу тебе предсказываю: сопьешься. К сорока годам алкоголиком станешь. Понял? Скажи Петровичу: разрешаю.

Обидевшийся Петрунин, бурча под нос, повернулся и хлопнул дверью. «Вот твое будущее — Петрунин!» Размахнувшись, он сильно швырнул валенок с ноги; пролетев через всю комнату, валенок шлепнулся о стену и упал на неприбранный диван. Таким же манером он разул и вторую ногу. Там вам и место, лежите, пока не сгниете. Хозяйка ваша… э-ман-си-пе! Умная, всесторонне развитая личность. Современный лишний человек. Из тех «лишних», коих увековечили классики русской литературы. Классики что-то не повторяются, а герои — пожалуйста, вот они, обитают в особняках, на обоих уровнях. Фу, черт, ну и распсиховался я сегодня! А отчего? Оттого, что некто от имени массы заявил права на нашу личность. И личность коробит.