Депутатский запрос

Пролетарскую психологию питает коллективизм, мелкобуржуазную — эгоизм. Последний может разрастись до крайней черты — уверования в свою исключительность. При этом он имеет склонность рядиться в патриотические одежды, выступать под видом самой высокой гражданственности.

Разность в социально-экономическом развитии городов, сел, регионов явление естественное, но когда ее превращают в некую избранность, исключительность, то психологией коллективизма тут и не пахнет, людьми начинает овладевать его антипод — эгоизм. Помню, как после войны мы, педагоги, внушали сиротам детдома нравственную норму: если тебе живется чуть-чуть посытнее, чем твоим товарищам, поделись последним куском. Мы эту народную заповедь испытали и в кровь впитали на войне и детям передавали, а что же теперь, в сытости да в холе, позабыли? Ну а на беспамятстве микроб эгоизма, как известно, и приживается.

Главная задача времени — интенсификация экономики — может быть решена только при условии  и н т е н с и ф и к а ц и и  всей  ж и з н и  о б щ е с т в а: изгнании лени и равнодушия, включении в активную созидательную деятельность «верхов» и «низов», управляющих и управляемых, исключении эгоизма личностей и групп и утверждении коллективизма, подлинной, а не словесной гражданственности. Оздоровление общественной атмосферы неизбежно должно повести — и это уже ясно обозначилось — к  о т м е ж е в а н и ю  здоровых сил общества от всего того, что загнило к лежит на дороге подобно бревну. Но размежевание пройдет — и идет! — через душу и сознание каждого гражданина. Всяк в себе должен отделить начало трудовое, коллективистское от начала эгоистического, мелкобуржуазного. Время настало поистине  п е р е л о м н о е.

28 декабря 1985 года

Поставил было точку. Прожитое описал, над пережитым поразмышлял. Но — вчера: две статьи в газете, книжка и письмо читательницы… В них — о том, с чего начинал свои заметки: о земле, о детях. О том, как жить.

Не уйти от дня текущего.

На неделе в военкомате вручали солдатам ордена. Совсем немного нас осталось. Но мы по-прежнему… солдаты. Моим соседом по креслу оказался Виктор Василевский, колхозный инженер, у него на фермах такие придумки — одна телятница выпаивает двести телят. Неугомонный человек! Мне тоже не сидится: бьюсь над душой. Боюсь, как бы не померкла память о войне, — затеял музей писателей-фронтовиков, библиотеку военной книги, устраиваю встречи, конференции, праздники фронтовой поэзии… И вдруг упрек:

«Прочитала ваши последние «Письма из деревни». В одном рассказываете о пожилом мужчине джентльменского вида, который доказывал, что не надо разжигать память о войне искусственно, пусть все уходит в прошлое. Я согласна с ним. Объясню: вот уже сорок лет наши дети ежедневно, без передышки, по радио, по телевидению, в кино, в книгах, в учебниках, детских журналах видят и слышат, читают, учат только о войне… Взрослые устают от этого… а дети и смысла еще толком не понимают, но уже видят жестокость и необходимость скорее выстрелить, ударить, убить. И все это в том возрасте, когда нужно учить добру, сердечности, состраданию, ласке…» (И.  Ш а р и у н о в а, М о с к в а).

Та-ак… Не тому, значит, учим. Но ведь в зале, где нам вручали ордена, было чуть не половина женщин. Они тоже воевали и теперь в школах, на заводах, дома рассказывают о войне. Предложить им молчать? Но скажите мне, люди добрые, слышали ли вы хоть от одного солдата рассказ о том, с каким удовольствием он убивал, как лучше надо убивать? Я не слышал. А ведь рассказ — о войне! Надо абсолютно не знать души русского солдата, чтобы допустить мысль, что он станет живописать жестокость. И в книжках, и в кино, и в учебниках нет  н а ш е й  жестокости, потому что ее не  б ы л о  в нас никогда, ни на этой, ни на других войнах. Была жестокость к нам, мы же всегда были и остаемся подлинными гуманистами. Неужто этого моя читательница не понимает?

А как она вообще представляет воспитание добра, сердечности, сострадания без показа их антиподов — зла, черствости, бездушия? Можно ли понять сладость без горечи? Или есть такая жизнь, в которой только светлые теплые дни, без темных холодных ночей? Есть радости без печалей, счастье без горя?