Der Architekt. Проект Германия

— И что английские летчики? — спросил я. — Переправили?

— Наверное… Я не интересовалась. Не принято. Чем меньше знаешь — тем лучше.

— А мне-то вы почему это рассказываете? — не выдержал я.

— Я вас не боюсь, — ответила Нина.

Чайные чашки у нее были из тонкого фарфора, но все треснувшие или с отбитым краем.

— Когда я состарюсь, у меня будет чистая квартира и хорошая посуда, — задумчиво проговорила Нина. — Я снова начну читать хорошие книги. Тургенева, Мопассана. Чай не будет отдавать опилками, а кофе — желудями. Мокрые рукавички я повешу сушиться возле камина, и от них будет пахнуть собачкой.

Я всё еще размышлял над услышанным:

— Обидно или лестно — что вы меня не боитесь?

— А вам, конечно, нравится, когда вас боятся? Большой, страшный Зигфрид.

— Вообще-то это утомительно, — возразил я. — Если хочешь наводить страх, нужно всё время придумывать, как бы еще запугать, а если не хочешь — постоянно следить за собой, чтобы не делать резких движений.

— В таком случае, всё в порядке, — хладнокровно заметила Нина. — Можете делать резкие движения, сколько вздумается.

Раздался стук в дверь.

Она сделала мне знак сидеть спокойно (я и так не собирался покидать кресла) и пошла открывать. При ходьбе она чуть покачивала бедрами, и юбка послушно играла вокруг ее колен.

Из прихожей донеслась быстрая, стрекочущая французская речь.

Затем в комнату вошла Нина, за ней — коренастый человек с узко посаженными глазами и тонкими, пугающе синими губами. Он кивнул мне, назвав «камрадом» и еще кучей непонятных слов, и тоже получил от Нины треснувшую чашку с китайскими павлинами. Кажется, пошутил насчет русского чая и спрашивал о кофе.

Нина обратилась ко мне на французском. Она говорила громко, медленно, отчетливо, как с больным, благодаря чему я понял, что пришедшего зовут Дюшан. Ага, небось, он такой же Дюшан, как я — Тауфер. И документы у него такие же убедительно потертые, как у меня. Выданные инспектором Ренье.

А вообще, подумал я, здесь, на пыльном чердаке необитаемого дома, — какое, в принципе, значение имеют имена? Положим, выяснится, что на самом деле этот парень зовется герцог де Монморанси. И что изменится? Да ровным счетом ничего.

Нина сняла примус и с ногами забралась на подоконник, привычно упираясь туфлей в горшок с фикусом. Они с Дюшаном закидывали друг друга потоками фраз.

Нина раскраснелась, отвернулась, замолчала.

— Ренье, — выговорила она после паузы. Видать, увидела в окно, как он идет по улице.

Ренье постучал в дверь спустя несколько минут. Ему открыл Дюшан.

С Ренье явился еще один человек, похожий на юного иезуита. Казалось, он только вчера вернулся из миссии, затерянной среди малярийных джунглей. Насколько Ренье выглядел безупречно заурядным любителем утренних круассанов и вечерних газет — настолько обращал на себя внимание его спутник, хрупкий, бледный, с воспаленными глазами, почти белыми, под бесцветной редкой прядью криво подстриженной челки. По-моему, на нем огромными буквами было написано «Подпольщик».

Но местным службам безопасности, конечно, видней. Может, тут пол-Парижа таких ходит.

Ренье тотчас принялся шуршать какими-то свертками, в комнате запахло сардельками, свежей выпечкой, тушеной капустой. Он знал, где у Нины посуда, и, выронив несколько скатанных в жгут чулок, извлек склеенное блюдо с синим рисунком, изображавшим старинный замок на берегу озера.

Со мной Ренье поздоровался коротким кивком, как со старым камрадом. Его товарищ, напротив, впился в меня взглядом, потом перевел глаза на Нину.

Нина покусала губу и представила меня:

— Это немецкий друг. Он только что из лагеря. Его зовут Эрнст.

До меня не сразу дошло, что она говорит по-немецки. Только что разговор велся на птичьем наречии, и вот на тебе — всё понятно. На мгновение я даже допустил безумную мысль, что набрался французского достаточно, чтобы соображать, о чем ведется беседа.

Значит, Нина все-таки решила сообщить своим друзьям, что я немец. Передумала после того, как заявился юный иезуит. Наверное, он у них важная шишка.

Юноша протянул мне холодную влажную руку:

— Святой.

Он тоже говорил по-немецки.

Я встал и пожал ему руку.

Мне было на редкость неуютно. Не хватало еще, чтобы любители круассанов догадались, кто я такой и из какого лагеря, собственно, вернулся.

Ренье закончил сервировать обед и принес из соседней комнаты крашеные деревянные табуретки. Святой уселся в кресло — очевидно, это было его обычное место, Нина снова забралась на подоконник. Я опустился на табурет с острым предчувствием, что меня сейчас будут допрашивать. Когда один сидит в кресле, а другой — на табурете, такое ощущение неизбежно.

— На самом деле не «Святой», а «Все святые», — пояснила мне Нина по-немецки. — Его имя Тусен.

— И каково это — быть всеми святыми одновременно? — поинтересовался я.

Тусен на мгновение замер, тушеная капуста обвисла по краям ложки.

— Это единственно возможный способ командовать людьми, — ответил он наконец.

Я совершенно искренне поперхнулся, а Тусен как ни в чем не бывало продолжал: