Der Gartner

Были и более фривольные, не столь канонические надписи, были и такие, которые разумному человеку вообще сложно осмыслить. С одной фотографии в обрамлении поддельного жемчуга смотрела агрессивная, недовольная, хитрая собачья морда, а эпитафия под ней гласила:

О, Зино, ты был лучезарной,
Ниспосланной свыше наградой,
Храним ты в сердцах благодарных,
И папы, и мамы отрада.

Я прямо-таки вздрогнул от ужаса. Так и представил себе последний вздох покойного, обмывание, кортеж из близких ему лиц, само погребение… Меж тем защебетали птички, зачирикали воробьи. Усталость брала свое. Подумалось: а на кого в этой небольшой коммуне возложено поддерживать здесь порядок? Как и на прочих кладбищах, каждый участок был здесь пронумерован, аллеи подметены, сорняки удалены, горшки с цветами подновлены.

Я побрел обратно. Стало припекать. Я вспотел. Задыхаясь, без сил ввалился я в столовый зал гостиницы. Тут же спросил вина – отменного рейнского, сухого, которое врач порекомендовал мне для выздоровления. Потягивая вино маленькими глоточками и наслаждаясь отдыхом и покоем, я окинул взглядом стены, обитые деревянными панелями, на которых были развешаны рекламные листы и незатейливые гравюрки. Над стойкой с нагроможденными на ней пивными кружками ярких цветов и рюмками красовалась голова оленя с тяжелым взглядом. И вдруг подавальщица, бывшая в столовом зале, ни с того ни с сего замерла, воздела руки вверх и по направлению к большому окну, к которому я сидел спиной, бросилась к двери, ведущей в коридор, и завопила как оглашенная:

– Похороны, госпожа, похороны!

Что тут началось! Столовый зал в мгновение ока наполнился движением и гамом. Хозяин, хозяйка, посыльные – все как по команде явились с пирогами, корзинами с бутылками и букетами хризантем, предназначавшимися для каждого столика. Затем хозяин выскочил на порог… Обо мне никто больше не вспоминал. Я не торопясь пил свое прохладное вино, еще больше наслаждаясь покоем при виде того, как суетятся все эти люди. Солнечные потоки вливались в зал через окна и окрашивали скатерти в теплые тона. Патрон с серьезным, чуть ли не торжественным видом открыл дверь и согнулся в поклоне, человек двадцать в трауре прошествовали мимо него в зал. Это все была местная знать и чиновники высокого ранга, так, во всяком случае, мне показалось, поскольку их одежда и манера держать себя отличались от тех, что мне пришлось до сих пор здесь наблюдать. Главным среди них был герр Гауптман, капитан; хозяин несколько раз с большим почтением обратился к нему.

Официанты принесли закуски: копчености, сливочное масло, сыр, и вскоре все принялись с большим аппетитом закусывать, много и шумно переговариваясь, шутя и смеясь. Поднесли еще вина и окорок, герр Гауптман указывал на ту или иную бутылку, пробовал и добродушно руководил действом.

Я спросил еще полбутылки рейнского. А выглянув в окно, увидел впряженных в дроги лошадей и гроб. Как? Похороны еще не состоялись? Я поинтересовался этим у девушки, которая обслуживала меня.

– Так принято для подобного рода траура. По пути на кладбище останавливаются у нас закусить.

Ее спокойный ответ обдал меня холодом, и тут же мое хорошее настроение улетучилось, словно его и не было. Знаю, моя реакция была совершенно идиотской, ведь одинаково кощунственно объедаться что по пути на кладбище, что по пути обратно. Однако я только что вернулся с кладбища, и одно впечатление наложилось на другое. Эти люди задумали похоронить своего любимца, пусть так! Хороните! Но делайте это достойно, пощадите нас, не устраивайте маскарад с лошадьми и дрогами! Истощенные вконец нервы и выпитое натощак вино привели меня в состояние возбуждения, в котором я задавал самому себе отчаянные вопросы. И эти люди верили в бессмертную душу животных? Воображали некое возвышенное и варварское переселение душ на этой реформированной земле? В своем возбуждении я дошел до того, что мне стали мерещиться собачки, танцующие в коротких юбочках над долиной по ночам, а чуть забрезжит рассвет, забирающиеся в свои могилки… Я продолжал пить. Еще полбутылки! Никому не было до меня дела, пришлось даже ухватить официантку за рукав, чтобы она соблаговолила принять мой заказ. Это безразличие к моей персоне обидело меня, как и манеры посетителей. Да они смеются надо мной! Оскорбляют это место, нарушая его покой, я же как постоялец, наконец, как больной, прибывший поправить пошатнувшееся здоровье, имею право требовать тишины, уважения и соблюдения приличий! Сегодня мой тогдашний гнев кажется мне смешным, но тогда я был не в силах совладать с собой. Я вышел и хлопнул дверью, но, кажется, никто не обратил на это никакого внимания.