Дераи

— Вы готовы, миледи? — Регор стоял сбоку от нее, его выбритая голова, похожая на череп, контрастировала с алым откинутым капюшоном.

— Это будет не очень-то приятное зрелище, — предупредил он. — Он очень стар и очень болен. Предельно пожилой возраст сильно искажает лицо человека. — Надежно поддерживая Дераи под локоть, кибер проводил ее к кровати старейшины.

Она стояла, пристально всматриваясь в старика, ничего не говоря, на бледном лице ярко проступали огромные глаза.

— Амброзия, которая продлила ему жизнь, сильно изменила его метаболизм, — продолжал Регор. Он даже не пытался понизить голос; человек в кровати не мог их слышать. — Эта жидкость превращает ткани тела, кости и кровь во что-то иное. Они приобретают сходство с тканями насекомого. Но он все еще человек, миледи. Вот главное, о чем вам следует помнить.

Дераи кивнула и сжала кулаки, чувствуя, как ногти вонзаются в ладони. Она с трудом удерживалась, чтобы не завизжать. Не от того, что она видела, хотя зрелище было не из приятных, но из-за того, что она слышала в своем мозгу: беззвучные, бессловесные, ничем не обусловленные вопли, которые так часто уводили ее к границам здравомыслия. Теперь она знала, что это проявление его напуганного разума, заключенного в тюрьму угасающего тела.

— Только ты одна можешь помочь ему, — тихо сказал Джоан. Он стоял у спинки кровати и смотрел на дочь. «Она, — думал он, — удивительно спокойна. Нам бы следовало догадаться раньше, — говорил он себе, — но мы всегда считали, что наш предок находится в бессознательном наркотическом состоянии. Но, — напомнил он сам себе, — как заявил нам Регор, подсознание никогда не спит».

Он мгновенно почувствовал, что его огорчение улетучилось. В сущности, порицать было некого.

— Вы понимаете, миледи, чего мы требуем от вас? — Регор, стоя у кровати, смотрел девушке в лицо. — Он не может разговаривать с нами, но его знание фактов нам просто необходимо. Вы должны прочесть их в его мозгу и передать нам.

— Я могу, — согласилась она, — но если он сконцентрируется на клеточном уровне. Как вы собираетесь спросить его о необходимых вам вещах?

— Я займусь этим, миледи, — обратился к ней врач Трудо, стоявший со своими приборами по другую сторону кровати. Рядом с окном, опершись о стену, молча стоял Эмиль. Его сердило то, что он здесь, в сущности, не нужен и все теперь зависит от Дераи.

— Я не знаю, насколько нам поможет то, что я уже сделал, — спокойно произнес врач. — Насколько мне удалось определить, он не способен реагировать на внешний раздражитель. Возможно оттого, что осязательные нервы прекратили функционировать или оттого, что парализованы нейроны, управляющие ответом на раздражение. Вы, я надеюсь, сможете сказать нам, удастся ли нам наладить контакт. — Он поправил приборы сбоку от себя. — Я обошелся без органов речи и подключил прямой электронный сигнал, воздействующий на кости. Очень возможно, что, прибегнув к мощному сигналу, он сможет услышать, что мы хотим ему сказать.

Он поднял микрофон и заговорил в него:

— Милорд, слышите ли вы меня?

Пауза. Дераи отрицательно покачала головой.

Врач снова заговорил. Снова и снова, каждый раз увеличивая мощность прибора, так что сигнал в децибелах был эквивалентен удару грома.

— Подождите! — Дераи закрыла глаза, чтобы получше сконцентрироваться. Снова последовал вопрос, возбуждающий круговорот в вихре ночного кошмара. Отчаянная надежда, похожая на напряженное эхо звука.

— Что-такое? Кто-это-говорит? Кто-здесь?

Трудо заметил поданный Дераи знак, заговорил снова, отчеканивая слова, выбранные для него Регором, слова, лишенные двусмысленности, компактные в соотношении «сигнал — шум». Снова Дераи уловила кипящее эхо, теперь уже более сильное, горящее надеждой, — так жизнь боролась за свое выживание.

— Я-слышу-вас!-Вы-должны-слышать-меня!-Вы-должны-помочь— мне… мне… мне…

Слова звучали эхом, как в пустых коридорах — множественное эхо мозга, которое внезапно стало несвязным, разрушаемое эйфорией. Она чувствовала ее, она разделяла ее. Ее глаза заблестели, как звезды.

Эмиль наблюдал со стороны, стоя у окна. Бесполезная скорлупа тканей тела, наконец, пробудилась к жизни. Их прародитель, жизнь которого поддерживали из расчета, принципа, больше по традиции, чем из чувства сострадания, скоро будет вынужден выдать им свой драгоценный секрет. Но почему же она не спрашивает его о деньгах? Деньги, проклятье на вас! Спроси его, где деньги! Злость, нетерпение, ненависть и необоримый прилив жадности.

Джоан безостановочно переминался с ноги на ногу у кровати. Если увижу у нее хоть один признак недомогания, я все это немедленно прекращу. Прекращу, и к дьяволу этого Эмиля с его честолюбием! Глубокая заинтересованность, стремление защитить и одновременно вызов.

Трудо возился со своим аппаратом. Мозг, должно быть, полностью окостенел, если даже для передачи сигнала по кости требуется такая мощность прибора. Интересно было бы сделать ему трепанацию, но мне этого никто не позволит. Сожаление и внутреннее расстройство.