Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

С утра Финнерак разъяснил Этцвейну его обязанности. Работали в три смены — Этцвейн должен был сменять Ишиэля и дежурить, пока не проснется Финнерак. На развязке между двумя ущельями гондолы подтягивали канатами — пазовые рельсы здесь не использовались. Если гондола следовала прямо по континентальной магистрали, дежурный просто освобождал зажим тормозных колодок, удерживавших холостой шкив бесконечного каната. Если гондола сворачивала на северную ветку или возвращалась по ней, дежурный ловил тросы крюком-карабином, прикованным предохранительной цепью к платформе станции, и подсоединял их к канату другой линии. Как младшему члену бригады, Этцвейну поручили также смазывать шкивы, подметать в бараке и варить утреннюю кашу. Работа, не слишком утомительная, не отличалась сложностью, и у бригады оставалось много свободного времени. Ишиэль и Финнерак вязали крючками пестрые жилеты, пользовавшиеся спросом на ярмарке в Ангвине, и играли в кости на вырученные деньги, надеясь избавиться от крепостного долга. «На центральной станции, — объяснил Финнерак, — Дагбольт запрещает азартные игры. Говорит, чтобы не было драк и поножовщины. Врет, ахульфово отродье! Какой-нибудь счастливчик нет-нет да выиграет достаточно, чтобы выкупиться — этого-то Дагбольт и боится. Вольных работников сюда силком не заманишь — дураков мало».

Этцвейн посмотрел вокруг. Они стояли на голом выветренном уступе полсотни метров в ширину, между двумя ответвлениями глубокого ущелья, под необозримой массой горы Миш. Этцвейн спросил: «Сколько времени ты здесь провел?»

«Два года, — ответил Финнерак. — Дикон торчит здесь уже восемь лет».

Этцвейн подавленно разглядывал угловатую скалу, нависшую над станцией — взобраться по ней не было никакой возможности. Обрывы по сторонам уступа производили не менее устрашающее впечатление. Финнерак понимающе, мрачно усмехнулся: «Не прочь попытать счастья?»

«Почему нет?»

Финнерак не выразил ни удивления, ни осуждения: «Тогда торопись, пока не окольцевали. Я сюда угодил уже в ошейнике. Все равно обо всем успел подумать. Какая разница — потерять голову или сорваться в пропасть?»

Подойдя к краю утеса, они мерили глазами глубину и ширину ущелья, с завистью поглядывая на птиц, деловито порхавших в прозрачной воздушной пучине. «Я тут часами стоял, — тихо, с горечью говорил Финнерак. — Прослеживал, сравнивал маршруты. Спуститься в долину трудно. Отсюда до выступа красного гранита нужна веревка. Приводной канат туго натянут, разрежешь — с той стороны сразу заметят. Опытный скалолаз или отчаянный смельчак спустился бы по трещине — видишь, чуть левее? Потом пришлось бы пробираться поперек по козырьку — это возможно, он шире, чем кажется сверху. От козырька до начала осыпи местами уже не так круто. Если осыпь не начнет ползти, считай, ты уже в долине. Но дальше что? До ближайшего селения сто пятьдесят километров. Воду, положим, можно найти — морена где-нибудь кончится. Есть будет нечего. Кроме того, в горах небезопасно — у нас завелись соседи».

«Дикие ахульфы?»

«Об ахульфах я и позабыл, хотя они тут попадались — фэги, свирепая, подлая порода. Их что-то не заметно в последнее время. Зато появилась другая нечисть, — Финнерак пригляделся, чуть наклонившись над пропастью. — Только вчера видел...» Резко выпрямившись, он указал пальцем: «Смотри! За острой черной скалой — по-моему, пещера или навес. У них там стойбище».

Этцвейну показалось, что между скалой и таким же черным входом в пещеру мелькнула какая-то тень: «Кто это?»

«Рогушкои. Ты о них слышал?»

«Горные дикари? Говорят, их можно утихомирить, выставив бочку самогона».

«Где ты возьмешь самогон? До женщин они тоже большие охотники. Никогда не видел рогушкоя вблизи — надеюсь, и не придется. Что, если они вздумают сюда забраться? Бежать некуда — изрубят на куски!»

«Представляешь, как огорчится Дагбольт?» — заметил Этцвейн.

«Да его удар хватит! Беда, разорение — придется раскошелиться на трех новых должников! Будь его воля, мы все тут проторчим на бобах и хлебе до глубокой старости!»

Этцвейн с тоской смотрел на вьющееся в голубые дали ущелье: «Я хотел стать музыкантом... Кто-нибудь когда-нибудь отрабатывает крепостной долг?»