Деревенские святцы

Охотник чувствовал над собой постоянный контроль. Не в его интересах было дотла вылавливать птицу, не оставлять на расплод пушного зверя. Подчас сельские общества на сходках выносили решения строже государственных, обязательные к исполнению: о сроках заготовок боровой дичи, выходе на белкованье, о снастях и их количестве. Нельзя подрывать запасы таежного добра. Добра скудеющего — с вырубкой и пожарами лесов, разработкой угодий под пашню, покосы.

Возможно, с XVI века стал исчезать соболь, чье распространение, судя по документам, охватывало Ярославщину до Углича. Судьбу соболя готовилась разделить куница. Некогда поселения бобров — «гоны и ловищи» — грамотами из Москвы жаловались знати, монастырям. Уже к XVII веку бобровые меха реже встречались на ярмарках, в распродажах, хотя островками бобры жили за Тотьмой и два столетия спустя. По борам-ягельникам пасся стадами дикий северный олень. Любопытно, что в Великоустюгском лесничестве олени преобладали численно над лосем. В моей родной стороне оленьи рога употреблялись как вешалки для одежды, а по реке Городишне, например в деревне Дунай, ими венчали коньки-охлупени изб.

Дни за днями охотник был один на один с тайгой. Припозднился на путике, до избушки-балагана далеко — коротай ночь под елкой. Мороз твой и снег твой до последней пушинки.

Пощелкивали от стужи, скрипели деревья. Шныряя бесшумно, ухала сова, скрежеща клювом, словно от злости к огню, к неприхотливому уюту охотничьего привала.

— На свою голову эдак бы тебе голосить, — бормотал полесовщик, ворочаясь на груде елового лапника. — Полетай у меня, погаркай — спущу наземь вопленицу.

Палить по совам — напасись зарядов! Опускалось ружье. Звезды что-то мутнеют, верховой ветер усилился. Поворачивает погода к ненастью. Капканы запуржит, поскидает силья на рябчиков…

Вот кто понимал природу — коренные таежники! С их наблюдений деревенские святцы заселились пернатой и четвероногой живностью. Гуси на озимях, журавли под облаками, в берлоге медведь, волки у околицы — на кого и нетссылок в приметах!

«Белка рано побусела (сменила летний мех) — к скорым холодам».

«С головы белка линяет — на гнилую зиму».

Действовали самоловы без выходных. Перерыв, порой на несколько суток, за зверьми.

«Лиса у нор толчется — к вьюгам».

«Белка засела в гайне (гнезде) — грянет стужа либо ветреная непогодь».

Обходы ежедневны, поскольку протяженность ловчих троп исчислялась десятками верст: «Белку ловить — ножки отбить».

Применялись прикормки: куницу берешь — выложи мед; белку — сушеные грибы; зайца — с осени осин наруби. Тончайшим было знание повадок, словно бы охотник мыслил за зверя, за птицу, ощущая слиянность с миром хвои, сыпучих снегов, зорь утренних, сонных зимних рассветов.

Что нива, луг, что тайга и тундра — урожаи чередуются с недородами.

Сносным выдался 1905 год: архангельские охотники предъявили меха 226 тыс. белок, 10 300 горностаев, 1100 лисиц, 2700 песцов, 1100 куниц и т. д.

Вологодчина, главным образом Сольвычегодский, Яренский, Усть-Сысольский, Вельский уезды, предложила в 1913 году 154 165 беличьих шкурок, 64 450 — заячьих, 12 398 — горностаевых, кроме собольих, куньих, рысьих.

Соболей добывали охотники коми, промышлявшие пушнину по Печоре, ее притокам и за Уралом, где простиралась богатая зверем кедровая тайга. Впрягшись в нарты, добытчик проделывал сотни верст сквозь гари, буреломы, через болота, едва промерзшие с осени. Тут ни избушек, ни становищ — отдых, ночевки только у костра. Все волочи на себе, черенки ложек и то срезали, сбавляя вес поклажи. Охота ходовая, с ружьем изнурительна: не у всякого доставало на нее сил.

В промысле отличались ненцы Болыпеземельской тундры, в частности на лове куропаток, зимними скоплениями которых буквально кишели ивняки вдоль рек. Ставили силья взрослые и дети. Беднота, конечно, безоленная в первую очередь. Пастухам не до ловель! А брали птицы порядочно: случалось, на семью по несколько тысяч. Груды дичи, разве ее продашь? Белоснежные шкурки шли за рубеж, а мясо… Мясо раскупала такая же беднота — по 80 копеек пуд!

Полесовщик в сезон зарабатывал рублей 20–30. Кто больше, кто меньше. Беличью шкурку принимали за 20–40 копеек, лисью — за 10–15 рублей. Еле-еле хватало денег на уплату податей, ради чего иные и занимались охотой.

«Ходить по лесу — видеть смерть на носу». Преследовали простуды. Растяжение мышц, заурядный вывих, случись незадача на путике, могли обернуться роковым исходом.

К охоте-«лесне» приучались сызмала, успеть бы до возмужания овладеть секретами удач, навыками поведения человека в тайге. Раньше, чем букварь, ребятишки умели читать следы, высечь кресалом искру и зажечь костер, сложив топливо таким образом, чтобы теплина грела и без присмотра не гасла; по расположению муравейников под деревьями, мху на стволах определять стороны света.

Мало добиться успеха — убереги меха и дичь. Медведь-шатун, росомаха набегут не набегут, так от мышей чем оборониться? Вдруг посторонний польстится на твое добро?

Подобно домам в деревнях, лесные избушки сроду не знавали замков.