Деревенский батюшка

-- Почему?!

-- Всякое хозяйство требует меры сил...

-- Вы -- хороший хозяин.

-- В меру сил. Сверх же сил -- все из рук повалится.

-- Ошибки будут -- прошу!

-- Но я себе не прощу, владыко! -- с сдержанной твердостью и как бы даже повысив тон, отвечал о. Андроник, -- потому что всегда буду сознавать, что взялся сверх меры сил!

И он добавил тише, как бы спохватившись:

-- К тому же не терплю вражды, с таким ответственным делом невольно сопряженной, и не выношу наказаний даже для зло провинившихся...

Он смущенно пошутил, чувствуя, что владыка недоволен,

-- Я вам хлопот наделаю!

Владыка еще больше нахмурился.

Он резко повернулся и пошел к выходу. Благочинный с протодьяконом кинулись вперед, распахнули двери. В дверях владыка остановился, еще раз окинул священника смеющимся взглядом.

-- Должно быть, боитесь на благочиннический съезд без подрясника приехать?

После такой милостивой шутки, как бы позволившей благочинному и протодьякону задрожать от сдержанного смеха, владыка резко и широко благословил о. Андроника:

-- Да благословить вас Господь Бог и в дальнейшем на твердое исполнение долга своего?

Сел в карету и уехал...

Через месяц о. Андроник получил из епархии похвальный отзыв епископа, с золотым тисненьем, "за твердое исполнение долга своего и добрых нравов утверждение".

...При всем том, был в Зимогорах один вредный обычай, которого о. Андроник никак не мог искоренить, несмотря на все меры. Обычай этот был происхождения древнего и заключался в том, что зимогорцы ходили войной на каратаевцев.

Каратаево, старинное село, лежало верстах в двенадцати от Зимогор, за речкой Каратаевкой, служившей границей владений этих двух сел. Не запомнят и древние старики, когда это повелось, но раз в год, на зимнего Николу, зимогорцы с утра готовились, а после обеден валом валили на широкую поляну, разделенную рекой...

За рекой уже ждали каратаевцы.

Начиналась смешливая перебранка, звучали в воздухе оскорбительные и острые слова, задевавшие честь общины и сопровождаемые хохотом, угрозами и обидными телодвижениями.

-- Ла-а-пти золотили! -- вопили каратаевцы.

А зимогорцы отвечали им:

-- Блоху-у целовали!!

Фантастические обвинения эти имели в основании своем какие-нибудь факты, в древние годы происшедшие. Действительное значение этих фактов уже и полузабылось, насмешка же почиталась весьма язвительною.

Страсти разгорались.

Зимогорцы все ближе подвигались к каратаевцам, каратаевцы наступали. И вот на реке начиналась междоусобная брань. Обычай выработал правила честного боя: оружия никакого, битва только кулаками и в рукопашную, лежачего не бьют. За соблюдением правил следили особые старосты и за нарушение их падал позор на все село.

Военное счастье изменчиво.

В одну зиму зимогорцы прогоняли за реку каратаевцев, в другую -- каратаевцы "вышибали" за реку зимогорцев. Тогда в стане победителей начиналось беспросыпное ликование, продолжавшееся не менее недели, а похвальбы хватало на целый год. Побежденное же седо притихало и залечивало раны: смертоубийством бои эти кончались редко, но членовредительства было достаточно. Даже такой почтенный и видом важный человек, как староста зимогорской церкви Карантасов, был крив на один глаз от лет пылкой юности, и его единственным утешением было то, что и староста каратаевской церкви носил следы карантасовской руки.

-- Ухо в тряпку обратил!

В течение долгих лет своей службы о. Андроник увещевал и уговаривал своих прихожан оставить вредный обычай, но зимогорцы молча выслушивали убедительные речи священника, а на зимнего Николу валом валили на войну.

-- Не нам же уступать! -- резонно говорили они между собой.

Так это к переходило от отцов к детям.

Наконец, однажды случилось несчастье, приведшее о. Андроника в священную ярость. Явились зимогорцы с поля брани побитые и унылые; среди густой толпы несли они труп безвременно погибшего борца, еще почти безусого юноши. По всему селу поднялись плачь и вопли. Прибежал о. Андроник и кричал на мужиков в гневе.

-- Злодеи, злодеи! Доколе вы будете злодействовать!

Он устроил торжественные похороны, приказал быть на них всему селу. Сначала гневно укорял прихожан, потом еще долго, и в беседах и в проповедях, вызывал перед ними призрак погибшего, умолял их оставить дикий обычай.

Мужики смущались от слов священника, но возражали:

-- Как же им, блошникам, такое дело простить?

-- Это беспременно кто-нибудь из них гирьку в руке зажал.

-- Да и не оставаться же нам побитыми.

-- Вся округа засмеет...

-- Сра-а-м-от!

А потом уж они только отмалчивались.

...Прошел год.

Накануне Николина дня о. Андроник призвал к себе церковного старосту и некоторых почтенных прихожан, чтобы выяснить настроение.

Все в один голос сказали:

-- Не остановить.

-- Будет бой, значит?

-- Беспременно! Все село на бызах. Отомстить хотят, А ежели расшибут каратаевцев, тогда все твои речи, батюшка, по-иному примут.

-- Так?

-- Так, батюшка.

-- А вы? Стало быть, так же думаете?

Все промолчали, а староста сказал:

-- Мир -- один человек...

И они ушли, оставивши батюшку в задумчивости.