Деревенский бунт

Казалось, и буйные ветра не заметут в храм её, пусть не богохульную, равнодушную к вере, но Клава любила каменное и деревянное благолепие церквей; любила, любовалась …лепота! И слышала сквозь века ангельское пение с древнего клироса, колокольный звон и лязг мечей… Позже из ветхих книг, пахнущих ладаном и древней пылью монашеских келий, и даже из кинокартин про ранешнюю жизнь Клава вызрела красоту церковных обрядов, и в душе пробудился пока ещё чуть слышный интерес ко Христу Богу. Но в церковь ходить робела – …комсомолка же, да и богомольный народец, что, казалось ей, воровато шмыгал с паперти в церковный притвор, сплошь тупой и дряхлый, а коль помоложе, то калешный либо столь невзрачный, что Бабу Ягу и Кощея Бессмертного мог бы играть без грима. Клаве думалось: «Эдаким тошнотворно пахнущим тленом и плесенью могильных склепов, эдаким убогим отвержам, что выплеснул мир на обочину, лишь в церквях и утешение», а Клава мечтала о великих комсомольских стройках, о палатках посреди сибирской тайги, о песнях под гитарный звон и сполохи костра, о голубых городах, где юноши и девушки – дети Солнца, дети орлиного племени; мечтала Клава и о возлюбленном, видела его в мятежных девичьих снах: высокий, русоволосый и голубоглазый – лирик либо физик, а случалось, являлись в сновидениях и бородачи – охотоведы, геологи, полярники и прочий бродячий люд, по уши заросший мхом.

Гуляя по Москве, Клава обошла бы храм, лишь бегло глянув – в столице столь музеев, куда любознательной провинциалке хотелось заглянуть, а ещё Красная площадь и мавзолей Ленина… Но возле храма случилось чудо: из сверкающей чёрной «Волги» вышел жених, открыл другую дверцу и подал руку невесте. Клава смекнула: молодые, судя по свадебным нарядам, прикатили венчаться; и тут чудной и чудный ветер заметнул деву в храм вслед за женихом и невестой.

В дремотном мираже оплывали свечи на подсвечниках и поминальном кануне; а усталый лампадный свет мерцал на иконах, отчего святые лики теплели и оживали. Божественная литургия уже свершилась, но возле амвона и алтаря, утаённого иконостасом, ещё паслись прихожане, целовали иконы с молитвой на устах. Серый и сутулый паренёк – похоже, пономарь – выставил посередь храма аналой, напоминающий Клаве институтскую кафедру, и конторку, за которой досельные писатели сочиняли авантюрные и любострастные романы; от святого же аналоя пономарь раскатал ковровую дорожку, по сей мягкой, вроде хвойной, тропе с минуты на минуту утицами поплывут венчаемые.

В притворе, где Клава опасливо жалась к белокаменной сводчатой стене, молодые и поджидали батюшку: жених в чёрном костюме с искрой, в снежной рубахе с кружевным жабо …Подумалось: «Попович, поди, семинарист», и невеста в подвенечном платье до пят, фате и перчатках по локти: «Поповна, поди, в попадьи метит…» Клава удивилась: парень – девья сухота: иконоликий, синеокий и русобородый, словно Алёша Попович на коне съехал с холста, а девка – серенькая мышь, похожая на христарадницу, что слёзно канючат гроши на паперти. Ох, неровни жених и невеста; а вот она, с отрочества дебелая, столь браво бы гляделась подле жениха… Изрядно лет канет в испаханную лодками и катерами, усталую реку, прежде чем Клавдия доспеет: видный паренёк избрал невзрачную деваху для смирения, чтобы жить не из похоти, а во славу Божию, как речено у святого Игнатия Богоносца, – прежде, яко брат и сестра во Христе, а потом уж супружески, да и ради заселения державы христолюбивыми чадами. Коли ангельский чин …иноческий постриг… не вместили в душу, то решили семью строить, словно домовой храм, а семья – образ сокровенного союза Христа с Церковью, где муж есмь образ Христа, а жена есмь образ Церкви. О сём и проповедовал батюшка…

Рядом с молодыми с напускной степенностью постаивали свидетели Божьего венца – парень с девкой, опоясанные белыми лентами, а за свидетелями – нарядные родичи, други и подруги венчаемых. И сродники, и ближние, и жених с невестой – все сладостно томились в предчувствии чуда, едва сдерживая волнение… Но вот молодые уже шествовали по ковровой тропе ко святому аналою, где их поджидали икона Божией Матери со Христом, Благая Весть и две витые восковые свечи. На исходе ковровой дорожки пономарь загодя постелил сероватый льняной рушник, где гладью цветасто и любовно вышиты листья, травы и цветы, голубь с голубицей, несущие в клювах обручальное кольцо; а по краям рушника словеса: «Господи, благослови!» и «Совет да любовь!». Пред святым аналоем …воистину, пред Царём Небесным и Царицей Небесной… дьякон ввёл подвенечных на рушник, и началось обручение и венчание.

Клаву подивил священник, что явился из алтаря со крестом напрестольным и Святым Писанием… В разночинных и дворянских книгах, что институтка читала запоем, попы – гривастые, аки жеребцы, от чревоугодия пузатые, похожие на самовары, от возлияний багровые, а нынче возле иконостаса махал дымящим кадилом священник без поповского брюха, бледный, сухой и высокий.