Деревенский словарь

Береговушки. Весь обрыв над ключевой Сундобой и её младшей сестрой Мордовкой был изрыт норками. Я, маленькая, лёгкая, цепкая, лезла по обрыву. Моя рука пролезала в норку, а сердце замирало. Пальцы ожидали наткнуться на мягкое, живое, пуховое, но норки были либо неглубоки и пусты, либо сужались так, что даже моя рука-прутик застревала, либо птицы прятались в боковых ходах и внезапно выскакивали из соседних норок.

Бор. Так назывался у нас небольшой лесок за ручьём – остаток прежнего настоящего бора, вырубленного во время войны на дрова. Налево от тропинки – папоротники и земляника, направо – грибы, малина, княженика – поляникой звалась она у нас, – голубика, брусника. Когда созревала брусника, ходили туда семьей на полдня, на день. Кто-то собирал бруснику, кто-то – грибы, кто-то, как я, всего понемножку, а то и ящерок ловил на полянке.

Бочаг. Речка под дорогой была заперта в огромную толстую трубу, вытекала из неё освобождённая, бурливая, сильная… Вода в ней была очень холодная, с мощным напором и течением. Иногда, разгорячённые сбором земляники, разжаренные на солнце, мы спускались сюда, в вечную тень, в прохладный сумрак, ополоснуть руки, ноги, лица. Здесь росли кусты ольхи, малины, смородины, опутанные плетями хмеля, и влаголюбивые травы: таволга, крапива, луговая мята… Бочаг – это омут недалеко от трубы, спрятанный в кустах. Сюда ходили полоскать бельё, с тяжёлой корзиной. О, бедная бабушкина спина! Вообще, процесс деревенской стирки был примитивен, а потому трудоёмок: заулок, цинковое корыто, хозяйственное серое мыло, чуть позже – стиральный порошок, бесконечные вёдра воды из колодца, кастрюли на керосинке, очень много мыльной воды на траве заулка… Неутомимые, умеющие всё, красные от ледяной воды бабушкины руки, с истончившейся – «состиранной» – на пальцах кожей. Да, и лишь потом – бочаг и полоскание.

Белка. В зелёной колючей путанице ёлок вдруг могла мелькнуть рыжая молния. И то мы замечали её благодаря соседской и немножко нашей собаке Каштану, истово облаивавшему белку.

Бидон. Вначале это был игрушечный бидончик, белый с синей крышечкой, но совсем настоящий. В резиновых сапогах, степенно, шли на ферму за молоком. Молока наливали и мне, а из этого бидончика – соседской кошке, временно считавшейся нашей.

Библиотека. Сельская, но хорошая, расположенная в соседней деревне. Деревянный дом, изразцовая печь и книги, книги… Седая, сухая, строгая библиотекарша. Там я прочитала «Графа Монте-Кристо» и кучу всего другого. В библиотеку мы с подругой гоняли на велосипедах, чаще всего в плохую погоду. Привезёшь домой целую сумку книг, залезешь с ними на печку, дотянешь туда провод с лампочкой – вот оно и счастье.

Берег. Волжский, конечно. Идёшь полями, деревней, и вот он – спуск к воде. На ходу начинаешь стаскивать сарафан и расстёгивать сандалики. Песчаный берег, чуть выше – травянистый, цветочный. В траве росла земляника, а выше – сосенки, тогда молодые.

Бабочки. Капустницы, лимонницы, крапивницы, павлиний глаз, мотылёчки – голубые и рыжеватые, милые. Однажды или дважды в лесу на просеке мне попадался огромный пёстрый, белый с черным махаон. А ещё я бабочек лечила: находила нелетающую, с осыпавшейся пыльцой, сажала её в корзину с травой, подбрасывала туда цветочков. Как ни странно, иногда бабочка через несколько дней благополучно улетала, а я триумфально смотрела ей вслед.

Бабушка. Бабушек было две – мамина мама и ее сестра, а сперва вообще три – еще прабабушка, их мать; умерла она, когда мне было восемь. Нет, бабушки там не жили круглый год, но это был их родной дом, и управлялись они с ним виртуозно. Баба Валя тащила на себе быт: готовку – на маленькой электроплитке даже пышки нам пекла, – стирку – вода из колодца, цинковое корыто на траве под берёзами, корзина белья, и на Сундобу, к бочагу: полоскать. И огород тоже на ней был. Тётя Тася выполняла дела более брутальные: жала траву серпом, электроплитку чинила. Обе печи топила она же, могла и попилить-поколоть дров, дыру в заборе починить; за грибами, за ягодами – это мы с ней ходили.

«Господи, помоги убежать!»

«Убежишь – поймаю, голову оторву!» – её присловье.

Бадминтон. В него играли летними вечерами, когда стихал ветер, сбивавший с курса лёгкий воланчик. Закатное солнце, запахи трав в росе, гудение доильных аппаратов от соседней деревни, звон струн на натянутых ракетках, свист рассекаемого воздуха, полёт волана по широкой дуге… Играли неумело, но азартно. Туда-сюда. В клеточки ракетки светит закатное солнце, уже темнеет. «Давайте домой идите!» – а воланчик белеет, мелькает, туда-сюда…

Васильки. Идёшь рожью, пшеницей – то и дело задерживаешься, чтобы сорвать василёчек. Словно детские глаза светят среди светло-русых прядей зреющих хлебов. И имя-то у него человеческое.