Деревья-музыканты

— Замолчи, мальчик!.. Или ты забыл, где находишься?.. Не навлекай проклятий на свою голову! — испуганно проговорил Буа-д’Орм. — Твои речи подобны словам другого человека, приходившего сюда, брата того священника, который нас преследует... Как это странно!.. Мир устам твоим, дитя, замолчи!.. Ибо я знаю, что лоасы живут в земле, в реках, в морской пучине, в водах озер, в небе, когда светит солнце и когда оно гаснет, в смене времен года, в урожае, в улыбке звезд... Как могут они не жить вечно в сердцах людей?..

Кармело затянул пояс и взял шляпу.

— Мне пора, отец Буа-д’Орм... Прощай!

Буа-д’Орм встал и пожал ему руку.

— Прощай, сын мой!.. Мы больше не увидимся... Иди навстречу будущему, иди с чистым сердцем и сбереги его в чистоте!.. Я ничего не хочу знать иного! Ступай! Да будет с нами милость божья!..

Кармело секунду колебался.

— Да будет с нами милость божья! — повторил он, грустно улыбаясь.

Он надел шляпу и ушел, широко шагая. Во дворе его ждал старик отец. Они взялись под руку, распрощались со всей компанией и пошли по дороге, освещенной бледными лучами показавшегося наконец солнца.

Лейтенант Эдгар Осмен вернулся домой озабоченный. Он нашел мать за чтением только что полученного письма. Она была взволнована, задумчива.

Леони протянула ему письмо, Эдгар взял его, бросил рассеянный взгляд на исписанные страницы и, заинтересовавшись, принялся читать.

«...Мои дела идут не плохо, мама, — писал Карл, — совсем не плохо, но я чувствую сильную усталость. Жизнь течет. Суетишься, хлопочешь и, как обычно, зря тратишь силы... Никогда я не испытывал такого отвращения к себе! Пребывание здесь дало мне богатую пищу для размышлений. Я вновь увидел старый дом крестной, старые деревья, старый военный плац, пробудились старые воспоминания детства. Невольно задаю себе вопрос, прав ли я, отрицая мир, в котором живу, и упорно пытаясь создать себе мнимый рай. Что я такое, в конце концов? Личинка, червь, злосчастный представитель богемы, воображающий, будто он что-то значит... после того, как выпьет несколько стаканов вина!

Что такое жизнь, если не роковая шутка? И не верх ли безумия верить в мудрость и принимать всерьез собственную особу, одновременно ставя под сомнение значимость других людей. Если хорошенько подумать, мое поведение не что иное, как стыдливая попытка самоубийства. Иначе говоря, самоубийство в рассрочку!.. Но довольно попусту философствовать! Не то ты еще расстроишься. Поговорим о другом!

...Крестная необыкновенно добра ко мне, всячески меня ублажает... Она шлет тебе лучшие пожелания, однако, по своему обыкновению, слишком многословные. Как полагается, я был с визитом у нашей родственницы Дезуазо. Встретил там ее младшую кузину Денизу Северен. Девушка — настоящая белая голубка, удивительно встретить такую непосредственность и простоту в этой пошлой среде. Мне хотелось во что бы то ни стало шокировать ее, но все оказалось напрасным. В конце концов я поддался ее очарованию. Можешь себе представить?!»

Эдгар вернул письмо матери. Леони вопросительно взглянула на сына.

— Ну как?..

— Что как?

— Что ты об этом думаешь?

— Да ничего особенного... Карл был и всегда будет ветрогоном.

— Дай-то бог, чтобы ты оказался прав! — воскликнула Леони со вздохом.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать!

Леони взяла письмо и сложила его.

— А то, что он пойдет по той же дорожке, что и ты с братом... Мое материнское чутье никогда меня не обманывает!

Эдгар снял мундир, сел и задумался, вытирая потный лоб. Затем неожиданно поднял глаза на мать,

— Завтра я уезжаю в Порт-о-Пренс... Не попросить ли Карла, чтобы он приехал туда ко мне?.. Что ты на это скажешь?..

Леони пожала плечами, вздохнула и, встав с места, направилась в спальню.

Там она взяла молитвенник, лежавший на столике у изголовья кровати, и открыла его. Правильно ли она сделала, показав письмо Эдгару? Но, несомненно, Карл этого и хотел. Все его туманные рассуждения предназначались для брата, а не для матери, ведь она простая, неученая женщина... Карл косвенно обращался к Эдгару. Взгляд Леони остановился на небольшой молельне, устроенной в углу комнаты. Она подошла к ней и убрала несколько увядших роз у образа богоматери — утешительницы страждущих, которая смотрела из своей рамки в стиле рококо, улыбающаяся, загадочная, осыпанная драгоценностями.

— Зачем ты вняла моим молитвам, пресвятая дева?! — воскликнула Леони. — Теперь он пойдет по той же дороге, что и братья... По дороге слез и проклятий! С нее уже не свернешь. Когда я молилась о том, чтобы он изменился, я не знала... Молю тебя, пресвятая дева, если еще не поздно, не исполняй моей просьбы!..

Леони прислонилась лбом к стене и заплакала, закрыв лицо согнутой в локте рукой.

Гонаибо не спал всю ночь. В тревоге он вспоминал свой разговор с Кармело Мелоном. Никогда он не встречал такого ясного, прямолинейного, холодного и уверенного в себе ума, такого неоспоримого здравого смысла. Никто еще не разговаривал с ним так серьезно.