Наступила страстная суббота. В затянутых черным залах святилища Ремамбрансы служба закончилась на заре молитвами, возносимыми святым угодникам. Семьи, бывавшие здесь из поколения в поколение, рассаживались по местам, отведенным им в ограде храма, чтобы присутствовать на праздновании пасхи. Собрались все благочестивые дети старинной Ремамбрансы: они пришли в своей лучшей одежде, с запасом еды на несколько дней, пришли с неотвязной своей нищетой, но глаза их были полны надежды и солнца. Мужчины разговаривали, подперев щеку кулаком; на них были просторные блузы с тщательно заглаженными складками, голубые спереди и синие на спине, широкополые шляпы с высокой конической тульей, засученные до колен штаны и красные кожаные сандалии на босу ногу. Детвора пищала и резвилась во дворе около больших костров, на которых варилась густая похлебка. Женщины с трубками в зубах бранили детей и присматривали за своим скудным обедом — кашей, овощами без мяса и бобами под соусом. Громко звучали радостные крики, смех...
Негр силен, несмотря на недоедание, несмотря на злые болезни, несмотря на невероятную нужду, которая точит, разрушает его тело. Цветущая пасха пришла! Красавица пасха вернулась! Здравствуй, голубушка! Человек черпает силу не только в изобилии. У человека есть скрытые корни, которые уходят глубоко в землю. Взгляните на высокие финиковые пальмы в пустыне, полюбуйтесь чудесным «деревом путника», обратите взор на прекрасные и сочные кактусы саванны!..
Те, кто давно не виделся, подходят, здороваются, поздравляют друг друга. «Здравствуй, кум! Здравствуй! А как поживает сестричка? Пришла она с тобой?..» Люди все прибывают и смешиваются с толпой, уже собравшейся в обширном дворе старинного святилища. Все разговаривают очень громко, ведь крестьяне привыкли к широким просторам, к раздолью полей, к ветру, уносящему вдаль их слова.
— Слыхали? Отец Осмен разорил святилище хунгана Альтенора в Балане...
— Альтенора Тикомпера?
— Его самого...
— Так, значит, они на нас идут?
— Идут! Двинулись в прошлую субботу... Направляются в Буассоньер...
По мере того как кольцо окружения сжималось, Буа-д’Орм становился все спокойнее, все тверже. Вера его была непоколебима, как гранитная скала, и сила духа старого жреца невольно передавалась всем окружающим. Вести о стрельбе в дельмасской церкви дошли и до него. То там, то тут католические церкви подвергались разгрому, — гласила молва. Поговаривали даже, что само правительство причастно к творящимся безобразиям. Когда первое недоумение рассеялось, архиепископ приказал католической печати резко выступить против предполагаемых виновников происходящего. Однако он не решился назвать имена высокопоставленных особ, на которых намекал. В статьях говорилось только, что зло захвачено в самом начале и что фанатичное бретонское духовенство будет призвано к порядку.
В четырех-пяти шагах от перистиля хунфора главный жрец наблюдал за Аристилем Дессеном, церемониймейстером и декоратором святилища, который при помощи нескольких верующих украшал столбы храма пальмовыми листьями. За минуту до этого вспыхнула ссора между Аристилем и Мондестеном Плювиозом, стражем священного барабана Ассотор. Они никак не могли поделить свои права и обязанности. Дело чуть не дошло до драки. Но тут к ним неторопливо подошел Буа-д’Орм и остановился, подперев щеку рукой.
— Довольно драть глотку, Аристиль! В такой день, как сегодня, нельзя браниться, — тихо сказал он.
Забияки умолкли. Аристиль ушел, понурившись, — ведь что ни говори, а за хижину, где хранится барабан Ассотор, ответственность несет Мондестен Плювиоз.
Время шло. Солнце высоко поднялось в небе. Вдруг раздался звук трубы. Все сбежались. Оказалось, что пришел Жозеф Буден со своим помощником Канробером Гийомом. Канробер отложил трубу, а Жозеф вынул из кармана какую-то бумагу и стал читать ее вслух: