Деревянная девочка, или Ди — королева кукол

Письма лежали кучей на столе в прихожей. Защитные экраны на окнах и входной двери были опущены. А когда я услышала слабый хлопок и выскочила из спальни — всё было уже кончено. Лен сидел в кресле, точно в таком же, как и во всей квартире, с газетой в руке, а в груди… Алое пятно расползалось и расползалось по рубашке… И на ковре, как он и предсказывал, лежал ещё тёплый пистолет… Тёплый от чьей-то руки. Я машинально схватила его и стояла так, прижимая к груди, пока не заколотили в дверь… Я помнила, что до того, как очнулась, я ещё бросилась к телефону и вызвала на своё имя усиленную реанимационную бригаду. Но сперва я в беспамятстве опустилась на пол и попыталась нащупать пульс… Мне ли было не знать, что это смерть? Я судорожно осмотрелась в поисках синего крестика на какой-нибудь стенной нише. У Лена должна была быть личная реанимационная установка — сейчас ценилась жизнь каждого человека, а о таком, как Лен, нечего и говорить. Она должна была быть!

Установка оказалась в спальне, за роялем. Я протащила через комнаты гибкие провода, укрепила на голове маску искусственного дыхания, включила АИК и ввела иглу капельницы в вену правой руки. Только тогда я почувствовала, что у меня нет сил… Я опустилась на пол, обняла колени Лена и позволила себе разрыдаться, как тогда в театре.

Вдруг я оглохла от звона бьющихся стёкол и грохота пуль об экраны. А в дверь колотили и колотили… Тогда я в последний раз поцеловала Лена и набрала номер, который помнила даже во сне… Назвав свой шифр, сказала несколько слов и тут услышала вой сирены… Скорая помощь. Пальба прекратилась, и я опомнилась. Подняв плюмбанитовый экран на входной двери, поскорей натянула своё вечернее платье, накинула на себя плащ, который принёс Лен, встречая меня в баре. Пистолет я держала под мышкой и, бросившись в спальню, открыла ящик письменного стола: там была сумочка, которую Лен собрал для меня… Как он сказал, «на всякий случай»… Засунув в сумку пистолет, я прижала её локтём покрепче, а в обе руки взяла браслет. Две настоящие шкалы были как на моей детской «машине», только расположены иначе — двумя полукругами на внутренней стороне браслета. Деления на внешнем круге означали сутки от 1 до 365, на внутреннем — годы от бесконечности до бесконечности, и тогда я совсем не поняла, что это значит. Вдруг завыла сирена, завыла совсем близко, и снова заколотили в дверь. Это были уже санитары. Я слышала, как вышибли дверь и они занялись Леном… В ванной, куда вела дверь, прикрытая ширмой позади кровати, я зажгла свет, закрылась и судорожно пыталась разобраться, как передвинуть стрелку на сутки вперёд. В зеркалах вокруг я видела отражения бледного чужого лица — лица перепуганной золотоволосой незнакомки в парике — и старалась всеми силами взять себя в руки. Но рука моя дрогнула, и в итоге я ошиблась на двое суток…

Душа ушла в пятки, я зажмурилась. Потом досчитала до трёх, чтобы, собравшись с духом, приоткрыть дверь… Но как только я открыла глаза — оказалась в темноте.

Глава третья

Произошла смена декораций: в ванной полная тьма, а в дверную щель просачивается свет… Это значило: где-то там, двое суток спустя, свет в ванной выключили, а в спальне его зажгли.

Чуть приоткрыв дверь, я выглянула в комнату. Розовый шёлк ширмы горел, как в свете пюпитров. Далёкий гул — рокот людской толпы доносился из глубины квартиры.

Это был конец. Это были…

Я не могла туда идти, не могла вот так стоять, не могла даже плакать и сказать себе, что это были похороны Лена.

Его не спасли. Я опять закрылась и привалилась к двери. Я рыдала, пока не успокоилась. Никто меня не тревожил, в дверь не стучали, не пытались войти. В крайнем случае, меня бы приняли за какую-нибудь истеричную поклонницу.

Когда я выплакала все слёзы, когда наступило спокойствие от полного опустошения и истощения сил, я вновь приоткрыла дверь и, сделав несколько шагов вправо, высунулась из-за ширмы…

Яркое, но уже вечернее солнце палило сквозь лёгкие шторы, заливало светом пространство, заполненное людьми, и через дверь, которую мы никогда не открывали, посылало свои лучи в длинную анфиладу комнат…

В нос ударил похоронный запах свечей, траура и живых цветов, которые всегда в таких случаях пахнут смертью. Негнущимися ногами я обошла ширму слева и между спинами и стеной стала пробираться к дверям в прихожую. Там, в залитом солнцем холле, откуда тоже вынесли всё, я смешалась с потоком людей, и меня, сдавленную со всех сторон чужими телами, опять понесло назад, к дверям в спальню.

Она уже не была спальней, не была комнатой для репетиций. Не было ни кровати, ни рояля. В огромном пустом и чужом зале стоял гроб.