Деревянная грамота

- А ты с Богданом потолкуй, - сказал Семейка. - Он, случается, на лед выходит кулаками помахать. И у какого-то деда всяким затеям обучился. В стеночном-то бою ногами бить нельзя, а в охотницком - можно, и он это умеет. В нашем деле тоже, бывает, пригождается...

- А потолкую, - решил Данила.

- Давай, - позволил и Тимофей. - Нас-то многие знают, кто поверит, что мы в бойцы подались? А тебя на Москве видят редко, тебе поверят. Да только сомнительно все это...

- И мне сомнительно, - согласился Семейка. - Так что же - сидеть сложа ручки, свет? Коли Данила всего-навсего на Томилин след нападет - уже ладно!

На том и порешили.

Дел на конюшне было немало, потому что Родька Анофриев заблаговременно принялся праздновать Масленицу, и Никишка с Гришкой его куда-то спрятали. Богдан же, как дал понять дед Акишев, взял коня и отбыл с притороченным к седлу мешком. В таких случаях дурацких вопросов не задавали и подорожной не спрашивали. Он вернулся на следующее утро, поспал немного и вышел довольный - видать, потому, что с заданием ловко справился.

Данила для разговора вывел его на двор. Двор этот был узок, тянулся вдоль самой кремлевской стены, отгороженный довольно высоким забором, и если зайти за угол конюшни - то ни с какой стороны собеседников не разглядишь, а только с Ивановской колокольни.

Услышав просьбу, Богдаш даже рот приоткрыл.

- Как же так вышло, что ты драке не обучен? - удивился он. - За мамкин подол, что ли, парнишкой держался?

Данила промолчал.

- Экий ты у нас! - продолжал Желвак. - Сиротинушку всяк обидеть норовит!

И на это ответа не получил.

- Ну, чего надулся, шляхтич?

- Коли можешь научить - так научи, а дурости слушать - кого другого ищи, - отвечал Данила. - На Москве бойцов довольно, за деньги всякий-то...

- За деньги! Вот то-то, что за деньги! - перебил Богдаш. - За деньги тебя научат, как в стенку встать и разом с другими сверху ударить! Настоящий-то бой...

Он призадумался и почесал в затылке.

Уже не язвительный задира стоял перед товарищем, а человек, мучительно ищущий нужное слово об очень для него важном деле. Слово, видать, заблудилось где-то, не шло на ум, а, может, и вовсе его на свете еще не было...

- Ин ладно! Становись!

- Как?

- Вот так, как я! - Богдаш скинул на утоптанный снег с плеч тулупчик, сжал кулаки и выставил их перед собой вплотную к груди. Чуть расставил крепкие длинные ноги, поднялся на носки и, словно пробуя, надежна ли под ним земля, стал легонько покачиваться.

Данила проделал то же самое. Качаться-то ему было не привыкать всякий раз, как разволнуется, лицо парень делал каменное, за лицом-то следить уж наладился, но непослушное тело было - как сосна в бурю, и не раз уж Семейка, хлопнув по плечу, предупреждал, что этак и грохнуться недолго.

- Вот так и колыхаться? - спросил он. - А коли ударят - так я и с копыт долой?

- Коли дурак, так и долой! - согласился Богдаш. - Стоять надо не крепко, а остойчиво. Вот тех-то, кто стоит крепко, и бьют! И не говори колыханье, говори - свиль. Сумеешь свилиться - удар пропустишь мимо и сам ударишь. Понял?

- Понял! - уверенно отвечал Данила. Хотя на самом деле до понимания было далековато...

- Тогда - бей меня! Бей, не бойся!

Данила, чуть склонив голову набок, смотрел на него, решая, как быть.

И дед Акишев, и Тимофей, и Семейка, и давний дружок Ваня, даже ведомый питух Родька Акинфиев, даже его здоровенные братцы двоюродные, Никишка с Гришкой, - все в один голос радостно твердили, что Данила принялся матереть, плечи отрастил, силы немеряной накопил! Как же с такой силищей да товарища треснуть? Ведь и повредить недолго?..

- Ну, до морковкина заговенья мне дожидаться?

Данила ткнул кулаком, попал в плечо, Богдаш устоял. Еще бы не устоять и четверти силы в удар не было вложено.

- И это - все? Мало каши ел, шляхтич! Голос, видать, - что в тереме, а душа - что в венике! Тебя, гляжу, плевком перешибешь!

Богдаш задирал Данилу откровенно, еще не со злостью, как это за ним водилось, но и до злости уж было недалеко.

- Ох, допросился... - проворчал Данила, мысленно снимая с себя всякую ответственность, и с разворота, во всю дурь, вбил было кулак в Желвакову грудь...

Но груди под кулаком как-то не случилось. Удар рухнул в пустоту, собственный кулак поволок тело за собой, Данила невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах.

Тут что-то упругое захлестнуло ему горло, под колено пришелся жесткий удар, глаза невольно зажмурились - и тут же незримая сила закрутила и швырнула в снег.

Данила кое-что все же умел - немедленно откатился, собрался и уже стоял на одном колене, когда услышал издевательский смех Желвака:

- Эх, хорош бы день, да некого бить!

- Да будет тебе, Богдаш! - раздался голос Семейки. - Он-то в ярость придет и оглоблей тебя благословит! И не увернешься.

Конюх стоял с вилами в руках, как вышел из конюшни - в одной рубахе.

- Для него же, для дурака, стараюсь! - крикнул Богдаш. - Что - в схватке его по головке гладить будут? Еще и не то услышит! Тебя, что ли, по головке гладили? Тимофея? Не лезь, Семейка! Он драться хочет? Так и будет драться, а не кровавые сопли на кулак мотать!