Деревянная гроздь

Вот так, полгода назад я стал вдовцом. Единственным близким человеком для меня теперь был сын. Тогда я и понял, что такое материнская любовь. Почувствовал и испытал. Когда всего себя отдаешь без остатка, а взамен получаешь улыбку. Простую детскую улыбку. Или чувствуешь, как тебя обнимают маленькие ручки. Обнимают, и прижимаются к тебе с такой безграничной любовью, которую не выразить и миллионом слов. Я словно растворился в сыне, проводя каждую свободную минуту с ним. Но работу не бросил, все также продолжая выступать на арене цирка. Мои номера стали одиночными. Гимнасту, у которого разбился напарник очень сложно подобрать замену. Никто не хочет доверять свою жизнь тому, с кем уже однажды случилось несчастье. Я выступал отрешенно, словно выполнял заученные команды и движения, а мой разум отключался. Фантазия переносила меня к сыну, или я вспоминал наши с покойной женой выступления. На качестве это не отражалось, мы же профессионалы, и можем выполнять нашу работу чуть ли, не с закрытыми глазами. Но чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что есть нечто неуловимое, что-то постоянно ускользающее от моего взгляда. То, что окружает меня постоянно, но остается невидимым.

Пару месяцев назад я понял, о чем незадолго до смерти, говорила жена. Понял потому, что услышал. Среди шума аплодисментов, после выступления, я услышал ее. Хлопки в ладоши, разные по силе, и тону, сливались в один общий гул, схожий с грохотом водопада. Однако слух выбирал отдельные из них, какой-то определенной громкости и тональности, и они стали превращаться в слова. Она говорила со мной. Только вместо губ у нее была тысяча рук. Вначале я улавливал лишь ее интонацию, но от выступления к выступлению, вскоре различал отдельные слова, а иногда и целые фразы. Мне хотелось, чтобы овации длились как можно дольше, чтобы я мог спокойно поговорить со своей женой. Сказать, как сильно ее люблю, услышать ее ответ.

Голос рассказчика дрогнул, а в отблесках пламени камина сверкнула мокрая от слез щека. Тогда я понял, что когда открыл дверь, и впустил гостя на порог лечебницы, лицо его было мокрым вовсе не от дождя, а от слез. И красные глаза совсем не от холодного ветра. Я понял, почему он с удивительной легкостью и грацией наклонялся, чтобы развязать шнурки и разуться. Те вопросы, которые появлялись, вскоре сами находили ответ. Одно только никак не укладывалось. Что он здесь делал в столь поздний час? По всему получалось, что сумасшедший сам пришел в лечебницу для душевнобольных. Случай небывалый, такого еще не было. Я отогнал от себя эти мысли, и продолжил слушать гостя.

— Понимаете, — сказал он. — Со мной что-то происходит. Я вижу это, но ничего не могу с собой поделать. А еще мне страшно. Но страшно не за себя, а за сына. Кто позаботится о нем, когда меня не станет. Должен быть какой-то страховочный вариант, на тот случай если вдруг со мной случится непредвиденное. А задумываться над этим я начал совсем недавно. И знаете почему?

Гость вопросительно посмотрел на меня.

— Нет, не знаю. — Покрутил я головой.

— Теперь я не слышу жену. — Он встал с кресла, и подошел к развешенной на камине, уже просохшей одежде. Снял ее, и принялся одевать. Ему было приятно, он кряхтел от того что она горячая. Последними были туфли. Хоть он и понимал, что они не просохли полностью, но все равно собирался уходить. Я выглянул в окно. Дождь не закончился, но заметно утих.

— Пора? — Спросил я вставая.

— Да. — Гость кивнул. — Спасибо за то, что пустили переждать непогоду, за то, что выслушали, и за вино. Вино у вас просто удивительное.

Мы вышли из кабинета, но теперь не быстро двигались по коридору, а шли не спеша, словно оба о чем-то задумались. Я размышлял о том, что идущий рядом человек исцелился, и больше не слышит голос умершей жены. Возможно осталась привычка прислушиваться к окружающим звукам, но это вскоре должно пройти. Что это было? Временное помешательство, или еще какое-то отклонение? А может дар, позволяющий поговорить с тем, кто покинул тебя навсегда. Ночной гость подошел к двери, и взялся за ручку. Но перед тем как надавить на нее обернулся.

— Мне не хватает ее голоса. Я теперь не выступаю ради аплодисментов. И она больше не говорит со мной голосом тысячи ладоней. Ее я больше не слышу. — Он тяжело вздохнул. — Теперь я слышу ЕГО.

— Кого? — Недоуменно спросил я.

— Сына. — Ответил гость, и чуть помолчав, продолжил. — Мы иногда разговариваем, или поем колыбельную, которую ему пела мать.

Я подумал тогда, что хорошо было бы, если сегодняшний гость пришел и завтра. Это уникальный случай. Человек подошел вплотную к грани безумия, и находится в одном шаге от него. Он пока еще может осмысленно говорить, и не понимает, что тяжело болен. Но скоро иллюзия полностью поглотит его рассудок.

Гость пожал мою руку, вновь прозвучали слова благодарности. Потом он окинул взглядом помещение, и открыл дверь.