Деревянные пятачки

И ушел. И с тех пор я его не видал. И письма стали реже, только на Новый год да в другие праздники поздравляли друг друга. Он все работал там, на Колыме. И когда я думал о нем, то всегда он мне виделся как бы в тени, в холоде, а я на солнышке. Так, собственно, прошла самая сильная часть жизни. И вот я на пенсии. За время работы награжден орденом, медалями. Дети выросли, определились. Чего еще желать? И вот эта старая фотография. Разбирал от нечего делать письма, бумаги и натолкнулся на нее. И неожиданно пахнуло далеким, грустновато-прекрасным. И тут же вспомнилось, как мы с Михаилом допоздна засиживались над картой, как строили свои планы, как мечтали... И стало как-то не по себе, словно что-то утратил, чего уже никак не поправить. «Да нет, что там... детство, — подумал я, — мало ли чего намечтается». Но фотография была передо мной, только теперь я видел уже в ином освещении и эту тайгу с большим озером на болоте, и скалу над рекой, и высокое небо... Бог мой, да ведь мы как раз и мечтали о такой тайге, поэтому, верно, и прислал мне эту фотографию Михаил, чтобы напомнить, позвать к себе. А я не понял, даже как следует не вгляделся в фотографию... Я стал искать его адрес. Это ничего, что я на пенсии. В конце концов, я здоров, крепок и еще года три-четыре смогу проработать в тайге. Пожить в палатке на берегу, с костром. Конечно, это не то, что могло быть в юности, ореол романтики несколько потускнел, но все же, все же... И я перерыл бумаги, конверты и нашел его письмо с обратным адресом. И тут же написал ему. Мне важно было не то, что он ответит, а просто узнать, там ли он, и махнуть к нему. Не прогонит. А я ничем не связан. Куда хочу, туда и лечу. Жена? Нет, она не будет против. Ей впору управляться с внуками. Ей не до меня..

Ответ пришел скоро. Писал его сын. Он сообщал о том, что его отец, Михаил Владимирович Платонов, погиб на изысканиях в прошлом году. Сорвался со скалы. И подпись: «Всеволод».

1976

Отцовская дача

Только теперь, когда уже самому к пятидесяти, начинаю понимать, как все непросто в жизни. Понял и то, что не всегда даже и добрые дела добром кончаются. Взять хотя бы отцовскую дачу. Хотелось ему, чтобы нам, его детям — двум сыновьям и дочери, — хорошо было, чтоб помнили его заботу, а что вышло?

Дача стоит на красивом месте, лучшего и не выберешь — и от города близко, и как бы в глуши — на берегу Кавголовского озера. Одной стороной она выходит к воде — видно всю игру волн, закаты, когда солнце, огромное, багровое, быстро спускается в озеро и от него бежит по воде рябь вечернего ветра. Другой стороной выхолит к горе. А гора вся поросла лесом. И грибов множество, и на лыжах раздолье. А по озеру носись под парусом. В самых затаенных уголках и заводях ловили с отцом рыбу. Чего еще надо? Спасибо отцу, и все. А тут еще сад. Помню, однажды отец подозвал нас к столу и указал на большую плетенку, а в ней горка краснощеких яблок.

— Ешьте, — сказал отец.

Мы с братом и сестрой взяли по яблоку и стали сесть, глядя друг на друга с улыбкой. И вдруг Ольга сморщилась от боли. Прикусила щеку. И мы засмеялись, приписав это тому, что уж очень вкусное попалось ей яблоко.

— Любите яблони, берегите их, — сказал отец. — Ваши.

Много с того дня ушло времени, так много, что теперь Ольга уже бабушка. И я вижу, как к ней ковыляет, раскачиваясь, ее годовалый внук и тянет ручонки. А она не замечает, сидит, отвернувшись в сторону. Сердится на весь белый свет.

Теперь такое у нас не редкость. Все чаще и чаще ссоры. Все неуживчивее мы живем, и, чем кончится, не знаю.

«После тяжелой продолжительной болезни...» — так было написано в некрологе. Да, болел отец долго. Умирая, позвал нас и сказал:

— Об одном прошу — живите дружно. И солнца, воды, и воздуха хватит на даче. И не продавайте ее, как бы вам ни было трудно. Хорошо, когда есть свой уголок, куда можно приехать отдохнуть... И каждый раз будете вспоминать меня добрым словом... Ты, Володя, — это он мне сказал, — будешь им за старшего, а вы помогайте ему, и все слушайтесь матери. Живите дружно. Вы самые близкие, ближе никого у вас нет.

И мы дали ему слово жить дружно. И верно — никаких ссор меж нами не было. Даже нежность появилась друг к другу, как осиротели. Полюбили по вечерам разжигать на берегу костер, усаживаться вокруг огня, печь в золе картошку и слушать рассказы матери об отце, о войне, о том, как жили мы в эвакуации, а потом ели картошку, перебрасывая ее с руки на руку, и рты у всех были черные.

Такая жизнь продолжалась у нас до тех пор, пока Ольга не вышла замуж. Муж у нее оказался спортсменом-велосипедистом. Все свободное от работы время он проводил тренировках и состязаниях, и всюду с ним была Ольга. Не хватало нам ее, но когда родилась дочь Ася, то сестра опять сблизилась с нами, и снова стали мы собираться у костра, на берегу.