Деревянные пятачки

Прошло около часа, и поезд действительно вернулся. Какое это было счастье, когда на площадке показались мать с детьми. Я обнимаю их, целую, будто не виделись целую вечность. Поезд идет дальше. И вдруг мать спохватывается и говорит: «Боже мой, я ведь забыла в вагоне твою сумочку!» А в ней были все наши документы, карточки, деньги, без чего нам не жить. Я вскрикиваю, не знаю, что мне делать. И в эту минуту девушка прыгает на подножку вагона. А поезд идет. И с каждой минутой все быстрее. И вот уже последний вагон поравнялся с нами и пошел дальше. И там впереди показывается на площадке девушка и прыгает. Бежит к нам. И у меня в руках моя сумка. Я хочу что-то сказать доброе девушке, но она уже бежит к заводу. «Ну ничего, ничего, — думаю я, — мы еще встретимся. Я еще отблагодарю ее...» Но отблагодарить мне не удалось.

Завод был огромный. Цеха расположены далеко друг от друга, и вход в них строго по пропускам. Два года я проработала на этом заводе по двенадцать часов, без выходных. Приходила я задолго до работы, чтобы у проходной найти ее, когда рабочие идут на завод или выходят, но разве найдешь, увидишь, когда идут тысячи. Имени я ее не знала. И так было нехорошо мне. Там умер младший сынишка. Умерла мама. Казалось бы, такое горе должно было заглушить думы о девушке, о том, что я не поблагодарила ее. Не сказала простое сердечное спасибо. Но нет, не покидали они меня. Не покидают и теперь, когда прошло уже столько лет.

Может, Вы напишете об этом рассказ. Может, та девушка, теперь она, конечно, пожилая женщина, прочтет его и напишет Вам, и мы встретимся, и я скажу ей то, что должна была сказать тогда. Пожалуйста, напишите об этом!»

Вот такое письмо. И подпись. И адрес. Не откликнуться на такой зов нельзя. О доброте идет речь. О человеческой благодарности. Но как написать рассказ, если я не был участником его? Как войти в духовный мир незнакомого мне человека? И все же стал думать, как написать, Пробовал то от первого лица, то от третьего. В форме монолога. Описательно. И все получалось нежизненно, схематично, надуманно, хотя в основе лежал самый что ни есть жизненный материал. И вдруг осенило: да зачем же придумывать? Ведь речь-то идет о том, чтобы та девушка узнала, что ее помнит женщина, которой она помогла когда-то, так не проще ли и не правильнее ли напечатать письмо, которое я получил от той женщины? Может быть, среди тысяч, которые прочтут эти страницы, окажется и та, ради которой они написаны, и теплая волна доброго чувства дойдет до нее, заставит все вспомнить и с тихой радостью принять запоздалое «спасибо», рожденное в бессонную ночь.

И вот письмо напечатано. И я приобщен к нему и, как та незнакомая мне женщина, томительно жду отзвука на него в надежде, что та, которой оно предназначено, прочитает его и снимет и с моего сердца добровольный груз невысказанной вовремя человеческой благодарности.

1975

Милый ты мой... Повесть

В небольшой деревушке Кятицы, отскочившей в сторону от центральной усадьбы колхоза, появился новый человек, в, темных защитных очках, нейлоновой куртке и кожаном кепи. Жить он стал у Елизаветы, одинокой, крепкой женщины лет шестидесяти. На ее вопрос, кто он, ответил: пенсионер.

— А чего сюда пожаловал?

— Да так, решил лето провести в деревне.

— Зачем же? — оглядывая гладкое лицо постояльца, спросила Елизавета.

— Отдохнуть.

— А чего ж тогда в дом отдыха или в санаторию не поехал?

— А вот решил здесь, у вас, — подправляя пилочкой заломившийся ноготь на левой руке, ответил постоялец. Кстати, звали его Вениамин Александрович.

— А чего у нас? Родни у тебя тут никакой, всякому вчуже, Одинокий, что ли?

— Женат.

— А чего ж тогда один? — Елизавета пытливо всматривалась в постояльца, щуря когда-то большие, но теперь окруженные сеткой частых морщин, поблеклые глаза.

— Жена осталась у сына, помогает воспитывать внука, — суховато ответил он, как видно, не очень-то расположенный ко всякого рода расспросам.

— А может, чего натворил да жена выгнала? — никак не беря в толк появление этого человека в ее доме, да и вообще в деревне, все больше терялась в догадках Елизавета.

— Ну с какой же стати! Да и разве я похож на такого, кого выгоняют? — Вениамин Александрович убрал пилочку в красный футлярчик и сдержанно усмехнулся, видимо что-то подумав про себя. Был он аккуратно причесан, с розоватой просвечивающей кожей головы, пахнущий одеколоном.

Елизавета попыталась заглянуть ему в глаза, но темные стекла не позволили.

— Ума не приложу, чего тебе у нас, — сказала она и оправила на широкой мощной груди не по возрасту цветастое платье.

— Молочка бы стаканчик, — сказал Вениамин Александрович.

— А чего стаканчик? Не покупное, свое. Пей хоть литру.

Елизавета принесла из сеней трехлитровую стеклянную банку с молоком и отошла к плите, время от времени поглядывая испытующе на постояльца.

Постоялец же наполнил до краев большую эмалированную кружку густым, желтоватым молоком и стал с удовольствием пить, постукивая пальцами о край стола.